Наконец, Семенов отошел от окна и сел за письменный стол.

– Чего молчишь? Докладывай, говорю.

Чиновник положил на стол бумаги и начал:

– Как вы прозорливо предполагали, Ваше превосходительство, на лицо самовольные вырубки и попытки арендатора скрыть следы преступления множественными поджогами.

– Так я и говорил, – довольно хмыкнул губернатор, – откуда же быть лесным пожарам в такую-то пору? Почитай, весь сентябрь – проливные дожди.

– Осмелюсь уточнить, Ваше превосходительство, как удалось выяснить, лес поджигали в августе. Тогда жара была.

– Ну, это частности, – нахмурился Семенов, – И сути не меняет. Ты виновных нашел?

– Так точно-с. Поджигатели – местные крестьяне. А командовал ими помещик Крестовский, арендатор участков. Отрывал мужиков от полевых работ, платил им три цены, только бы следы замести.

– И кто он таков? Не из нашенских? Что-то не припоминаю.

– Нет, Ваше превосходительство. Саратовский.

– Эко его занесло к нам!

– Дом для дочери строит. Выдал замуж, теперь вот…

– Ладно, – поморщился Семенов, – У самого такая на выдане. Все ковыряется – тот не мил, этот не этот… Ты в бумагах все написал?

– Да.

– Разберусь.

Николай Николаевич отрешенно смотрел куда-то в сторону и в задумчивости покручивал на пальце массивный золотой перстень с бриллиантами. Салтыков, полагая, что на этом аудиенция закончена, хотел было удалиться, но губернатор опередил его.

– Знаешь, что это? – неожиданно спросил он, подняв к верху палец.

– Никак нет, Ваше превосходительство.

– Подарок Государя Императора. За честную службу и особые заслуги перед Отечеством.

Салтыков кивнул, отдавая должное заслугам губернатора, какими бы они ни были.

– И знаешь что? – продолжал Семенов, только теперь удосужив подчиненного взглядом, – У меня и второй такой есть. Только с другим камешком.

Салтыков хмыкнул.

– И знаешь, почему я не ношу оба одновременно?

– Нет, Ваше превосходительство.

– Воспитание не позволяет, совесть мучает. А несведущие люди и дураки, не весть что обо мне думают. Вот как ты, например. Я тебя спрашиваю, а ты отвечаешь: не зна-аю. Помнишь, когда я давеча ругал тебя за расползающиеся слухи о сомнительных похождениях. Ты что мне ответил?

– Не ваша забота.

– Вот именно! Твоя гордыня и скверное воспитание прямо-таки рвутся наружу, замещая другие качества. Получить хорошее образование, выделится по службе – это еще не все. Я, может, тоже романы пишу! И стихи на французском сочиняю!

Салтыков усмехнулся.

– Но я же не лезу с ними в печать! – Семенов стукнул кулаком по столу так, что коллежский асессор вздрогнул, – И не кричу на каждом углу о своей неподкупности, а уж тем более – не противопоставляю себя обществу, вот, мол, какой я особенный. Отнюдь! Я просто выполняю возложенные на меня обязанности. И не плачу: как мне плохо! как мне трудно! меня никто не любит!

– Так что мне теперь делать?

Николай Николаевич встал из-за стола и подошел к погрустневшему чиновнику.

– Ты еще не понял, голубчик?

– Нет.

– Работать и перевоспитываться. За этим тебя сюда и выслали. Ведь получается так, что сам Государь Император озабочен твоей правильной жизнью не меньше тебя самого. Как бы парадоксально это не прозвучало.

– Я работаю, – обиженно проворчал Салтыков.

– Я вижу, – буркнул губернатор под нос, – По части обольщения замужних дамочек.

Повисла неловкая пауза. Салтыков молчал, опустив голову. Начальник губернии задумчиво прохаживался по кабинету, заложив руки за спину.

– Впрочем, – прервал молчание губернатор, – У тебя есть возможность реабилитироваться. Кажется, сама судьба заинтересована в твоем перевоспитании. К тому же, всякий раз находятся люди, которые хлопочут за тебя, искренне желая твоего исцеления.