. Вместе с тем это провоцировало и определенный интерес общества к народному устно-поэтическому творчеству, о чем свидетельствует появление некоторых публикаций, критических очерков, а также проникновение его в литературу. Например, в «Путешествии из Петербурга в Москву» А. Н. Радищев описывает рекрутские плачи, троицкие хороводы как неотъемлемую часть русской жизни[120].

В XVIII – начале XIX в. крестьяне составляли большинство населения России, более половины из них были крепостными. В крестьянской среде, где фольклор продолжает сохраняться как неотъемлемая часть традиции, его педагогические функции остаются в целом прежними. Те же сказки распространяются в народе в рукописях: «их переписывают и сами читатели, и мелкие чиновники, зарабатывающие на этом хлеб»[121]. Большую роль в популяризации отдельных фольклорных произведений играет лубок. Эти оттиски с деревянных или медных досок, часто крашеные, на светские или духовные темы с XVII в. украшали крестьянские жилища, стены трактиров и постоялых дворов. Светская тематика разнообразна: историческая, политическая, сатирическая, любовная, много сюжетов народных сказок, исторических песен, былин, баллад. Изменяется и их воздействие на адресата: слушатель становится читателем, максимальное упрощение исконного сюжета (лубочная картинка не книга, и места для размещения текста чрезвычайно мало) компенсируется зрелищностью иллюстраций. Во многом это связано с распространением грамотности среди крестьян: «при ограниченной возможности для крестьян обучаться в государственных учебных заведениях особенное значение приобретает частная инициатива… своих крепостных обучали дворяне Шереметевы, Голицыны, Юсуповы, Орловы, Румянцевы, Муравьевы, Мещерские и др. Более массовый характер носило обучение у грамотных родителей и односельчан, отставных солдат и прапорщиков, писарей и бродячих учителей, ссыльных»[122]. Интересно, что вокруг деревенского обучения, организуемого самими крестьянами, складывались и свои обычаи, например, «каши», сохранившиеся до XIX в. При переходе от одной учебной книги к другой родители учеников одаривали учителей (так же как и повитух в родильном обряде) горшком с кашей, который был обсыпан деньгами, что символизировало новое рождение ребенка, освоившего грамоту. Таким образом, вполне рациональные педагогические действия тоже мифологизировались.

Лубок и рукописные сказки – не единственные явления на стыке фольклора и литературы, которые получают широкое распространение в рассматриваемый период. В крестьянской и городской среде XVII–XVIII вв. появляются самозаписи заговорных текстов[123], о которых уже упоминалось в предыдущей главе. Конечно, эти рукописи не могли в отличие от Часослова и Псалтири выступить в качестве первоначальной учебной книги, не могли они послужить и назидательным чтением. Однако свое воздействие на малограмотного человека такие рукописи и сама традиция заговоролечения, безусловно, оказывали, и оно было прямо противоположным педагогике христианской, дающей иные представления о роли болезней в духовной жизни человека и способах отношения к ним[124]. В XVIII – начале XIX в. начинают более активно развиваться исторические фольклорные жанры (историческая песня, историческое предание), время мифологическое (циклическое) постепенно вытесняется представлениями о времени линейном (скорее соседствует с ними). Начинает иначе осознаваться народом и его собственная история. Реальные исторические персонажи – Петр I, Екатерина II, Пугачев, Суворов, Кутузов и многие другие[125]