Оцепенение прошло, притулившаяся подле избы кучерявая елочка украсилась развешанными на ветвях портянками, рукавичками и кальсонами, дружно громыхнул троекратный ружейный салют, эхом прокатившись по безмолвному лесу, и, слегка подзакоченев, мы дружно протиснулись в теплую и радостно принявшую нас в свои объятия избу, прямиком в раскоряченные грабли раскрасневшегося старикана. Ну а далее, как в любой русской компании – понеслось! Дедуля, как выяснилось, Митрич, оказался просто чудом: не избалованный вниманием, колоритнейший, исконно русский трудяга, охотник-промысловик, привыкший тяжким трудом зарабатывать себе на жизнь, он уморил нас своими рассказами и хохмами. И только под утро мы все забылись коротким и каким-то светлым сном.
Пробуждение было легким, в избенке пахло свежесваренной картошкой, на столе был идеальный порядок, даже Митрич напялил какую-то чудную рубаху. Позавтракав чем бог послал, еще пару часов провели в дружеской беседе, многое узнав о хитростях зимней уральской охоты, полюбовавшись на шелковистые шкурки куничек и белок, добытых старым охотником. Оставив деду оставшееся от застолья и кой-что из барахла, обнялись, расцеловались, пообещав не забывать старика, и двинули в обратный путь, сохранив в душе светлую память о том незабываемом и, увы, не повторившемся больше никогда чудесном Новом годе…
1945—2008. Детские зарисовки
Час зачатья я помню не точно,
Видно, память моя однобока…
В. Высоцкий
Детская память избирательна. И иногда, уже в зрелые годы, неожиданно, как током, шваркнет яркое воспоминание твоего непростого военного детства, заставив вздрогнуть задубевшую от повседневности душу, вернув на время абсолютную детскую раскованность и бесхитростность.
День Победы
Через месяц мне будет пять. Последнее время вокруг как-то все поменялось, мои бабушки и деда, да и мамочка, приходящая с работы уже затемно, ходят с какими-то просветленными лицами. Никогда до этого я не получал столько ласки и маленьких, но таких вкусных подарков, а однажды мама, собрав в кучу всю родню, облачила меня в настоящую военную форму, даже крохотные сапожки пришлись впору! И, взявшись с ней за руки, мы вышли на нашу центральную улицу, по которой, под звуки духовых оркестров и гармошек, катились толпы очумело радостных людей. Вопли, крики, слезы, незнакомые люди обнимаются, целуются, какие-то дядьки подкидывают меня в воздух, дарят конфеты, и все кричат, кричат одно только слово: «Победа! Победа! Победа!»
Так мы добираемся сквозь столпотворение до штаба УралВО. Цепко уцепившись вспотевшей ладошкой за теплую и крепкую мамкину руку, свободной правой пятерней отдаю честь каждому встречному военному. Те очень серьезно отвечают мне, прикладывая руку к козырьку фуражки, а затем, схватив на руки, тискают, целуют, суют в карман всякую вкуснятину.
А после был ВЕЧЕР! Незнакомые дяди и тети, набившиеся в нашу небольшую комнату, обнявшись, пели и плясали, взвизгивая и приседая. Где-то за полночь все угомонились и потихонечку куда-то рассосались, остались только двое дядек в кителях с кучей блестящих орденов и медалей на груди, сидевших, обнявшись, за бесхитростным столом с остатками еды и пустыми бутылками, и один из них (помню, что майор Колмогоров), колотя здоровенным кулачищем по столешнице, так что все на ней подпрыгивало, вытирая тыльной стороной ладони раскрасневшееся лицо, повторял, как в бреду, одну только одну фразу: «Сука Жуков! Сучара!»
После я долго пытал маму, кто такой Жуков и почему он собака, но мать, отшлепав меня по попе, строго-настрого запретила вспоминать об этом. И только прочитав уже в зрелом, а скорее преклонном возрасте книгу Виктора Суворова «Тень победы», осознал, почему же майор так «сучил» Великого Маршала Победы.