– Ты прав, ВеПе, – наконец произнес он. – Но если бы мы знали их хотя бы с затылка или с задницы, в окопах они долго бы не продержались.

Легким движением ножа Куликов вспорол у коробки верх и восхищенно покрутил носом: очень уж вкусно пахло содержимое консервной упаковки… Запах был такой аппетитный, такой влекущий, что… в общем, он пробрал пулеметчика до самого, извините, желудка. Куликов извлек из коробки одну толстую симпатичную колбаску и мгновенно проглотил ее – даже не ощутил, как она очутилась в глотке, на короткий миг задержалась, словно бы раздумывая о своем будущем, потом проворно нырнула вниз и исчезла.

Ну словно бы этой немецкой сосиски не было вовсе. Куликов поспешно, будто бы боясь, что вторая колбаска выпрыгнет из коробки и скроется в ближайшем, источающем грязные слезы сугробе, схватил ее… В эту минуту в тумане громыхнул выстрел.

Громкий был выстрел, орудийный, плотная, спекшаяся в несколько слоев масса тумана дернулась, – видать, на исходную позицию с немецкой стороны, кроме танков, выползла штука покрупнее – штурмовое орудие, оно и выпалило почти в упор по нашим позициям.

Снаряд разорвался далеко за спиной, окопы не зацепил никак, но вред все-таки причинил: из пространства с гнусавым свистом принесся маленький неровный осколок и очень метко зацепил сосиску – срезал большую часть ее… Тьфу! Куликов выматерился. В руке у него осталась лишь пятая часть трофейной добычи, самый корешок.

Еще не осознав того, что несколько мгновений назад осколок мог отправить его в братскую могилу, не поняв, что сейчас он уже должен быть мертвым, Куликов машинально нырнул вниз, за щиток «максима» и только минут через пять понял, что произошло.

– Ну, фрицы! – угрожающе проговорил он, хотел повторить фразу, но во второй раз не сумел одолеть ее, она словно бы прилипла к языку, к нёбу, к зубам, не отодрать и все тут. Непонятно даже, что случилось и вообще каким образом произошло это преображение? Похоже, он онемел на несколько минут.

Огромная масса тумана шевельнулась вновь, прозвучал второй выстрел. На этот раз снаряд, просверлив пространство, ушел еще дальше, взрыв раздался по ту сторону земли, дальше не бывает. Был он совсем тихий и никаких опасений не вызывал.

– Хлебнем мы здесь, Палыч, на этой передовой по полной, под завязку, – удрученно проговорил Блинов и, сдвинув каску на нос, поскреб пальцами затылок. – М-да, под завязку, даже шнурков не будет видно.

Это Куликов ощущал и сам, без всяких подсказок со стороны второго номера.

– Хлебнем, – согласно пробормотал он, – но ночных атак не будет, немцы не любят их, – затем так же, как и второй номер, почесал затылок. – Не умеют они ночью ходить по земле, – добавил он, – спотыкаются… Ноги могут себе сломать, а это, брат Блинов, сам понимаешь, что такое… Ботинки ладные, модные, потом ведь не всегда сумеют купить себе в магазине.

– А зачем им ботинки? Сломанные ноги никакие ботинки не украсят, дорогой ВеПе.

Третий снаряд, прилетевший из тумана, лег уже близко, один осколок даже скребнул по щитку «максима», звук оказался слабым, поскольку осколок был на излете, а вот горсть осколков потяжелее и повреднее, посильнее одинокой дольки зазубренного металла, всадилась в трофейный ранец, лежавший на бруствере, и вывернула из него всю требуху. Не ожидал Куликов такой пакости в своей фронтовой судьбе, не ожидал… Он чуть не взвыл. Но все-таки сдержался, помотал протестующе головой и проговорил сипло, со злостью:

– С-суки!

В тумане раздались ноющие, с каким-то кошачьим подвывом звуки мотора, – пулеметчик знал этот голос, успел познакомиться с ним ранее… «Пантера» это, новый танк, который поступил к фрицам на вооружение совсем недавно. Услышав неприятный вой, будто в моторе вот-вот сгорит стартер (хотя какой стартер может быть в дизеле), Куликов забеспокоился: