Во мне боролось слишком много противоположных эмоций. Понять и принять действия знахарки удавалось с трудом. Но я понимала, что она права: не помоги им она, найдется другой способ, не такой безопасный. Да и что я знаю о реалиях этого мира? А потому все же ответила:

– Я… понимаю.

Как это ни странно, но Лианем приняла Лею. После того памятного дня, когда мы пришли с девочкой к ней в дом и та осталась ночевать, знахарка лишь раз на следующий день спросила, что это значит и надолго ли она у нас.

– Ох, Лианем, вы бы знали, что несла ее мачеха! Она ведь отдала мне девочку! Просто взяла и отдала! А вернее – заставила взять с собой. Понимаете, тогда я не могла ее оставить! Это было все равно что дать надежду, а потом отобрать и растоптать в этом маленьком человечке веру в людей, – я виновато склонила голову. – Я знаю, что не имею никакого права просить вас оставить у себя еще и Лею. Я даже не представляю, как расплачиваться с вами за свое спасение и ту помощь, что вы мне каждый день оказываете, но… – я опустила голову еще ниже и тихо продолжила: – Я не могу ее оставить или вернуть мачехе. Просто не могу. И если вы скажете нам уйти, то…

– Так! – остановила она мой лепет взмахом руки. – Хватит тут распинаться! Надо – живите! Я не против. Больше будет помощи, – и развернулась, чтобы уйти обратно в дом.

– Лианем! – в груди разливалось тепло и невероятная благодарность к этой старой женщине.

– Ну что тебе еще? – ворчливо спросила она и полуобернулась.

– Спасибо! – искренне ответила я, а она только махнула рукой и отправилась дальше по делам.

Так мы и зажили втроем.

***

Что бы ни говорила мне Фаина, я не верила, что она так просто откажется от Леи. Я ждала ее на следующий день, через день и даже через неделю, но она так и не пришла за девочкой. Более того, по деревне поползли слухи, будто я дальняя родственница матери девочки, и раз уж попала сюда, хоть и таким странным образом, то решила забрать ее к себе.

Ага, к себе… Куда к себе? Звучало все это бредово. Да, собственно, в это мало кто и верил, как бы Фаина ни старалась всех убедить. Да и не похожи мы с Леей ни капли: ни цветом волос, ни чертами лица, ни разрезом глаз, ни формой губ. Меня пытались расспрашивать, а я… слух подтвердила. Хотя на вопрос, откуда это знаю, если ничего о прошлой жизни не помню, ничего путного придумать не смогла, сослалась на зов крови.

К моему удивлению, местные удовлетворились и этим. Подобное никак не укладывалось у меня в голове и однажды утром, когда мы со знахаркой собрались в лес за травами, спросила ее об этом. Лианем объяснила мне все просто: мы с Леей чужачки, а судьба чужаков местных не очень заботит, никто не хочет кормить чужой рот.

– Но ведь Лея для них не чужачка! – удивилась я.

– Ох, Аника. Для них останешься чужаком и через сто лет.

– Но вы ведь тоже не из этих мест, но вас уважают, и, я уверена, при необходимости за вас вступятся.

Она хмыкнула:

– Уважают. И побаиваются. Потому как кто еще будет их лечить в этой глуши? Только я исключение, и на вас с Леей оно не распространяется.

Несколько минут мы молча шли до поляны, на которой растут травы, ради которых мы с рассветом вышли из дома. До нее еще довольно далеко, и я переживала о Лее, которая до обеда осталась в доме одна. Но это уже не первый раз, когда мы вот так ее оставляем. Жизнь в деревне быстро приучает к самостоятельности даже маленьких детей. Брать же ее с собой в такую даль было нельзя – ребенок устанет быстрее, чем мы пройдем четверть пути.

Внезапно Лианем спросила:

– Неужели так заметно, что я не отсюда?

– Заметно… Мне заметно.