Обслуживающий персонал очень интересовало то, что я был белым. И они спрашивали меня, «pochemu byeli chelovek?» (почему ты белый?), тогда как преподавателей интересовало, как я оказался вовлечён в борьбу. Что касается меня, то я давно уже перестал думать о цвете своей кожи и считал, что мои коллеги уже перестали замечать цвет моей кожи. Это создавало освобождающее ощущение.

Некоторые из сотрудников советского персонала спрашивали, что такой «prekrasni malchik» (прекрасный мальчик) как я, делает в «chorniye» (чёрной) армии. Иногда случались кулачные стычки с нашими товарищами из-за официанток в столовой. В целом же мы быстро побратались с нашими советскими товарищами. Это были ранние времена, когда студенты из Африки и других мест начали приезжать в Советский Союз. Только позже, в 80-х годах, когда система начала давать сбои, разочарование с обеих сторон проявилось на поверхности и отношения между простыми людьми и теми, кто приезжал в СССР на долгий срок, стали напряжёнными.

Врач в медпункте, который осматривал нас по прибытии, явно был евреем. Когда я поприветствовал его словом «шалом», он не мог поверить своим ушам. Мы очень оживлённо поговорили, но по какой-то причине, будь то страх или смущение, он вежливо попросил меня больше не употреблять это слово.

Нас разместили в двухэтажном здании на территории военного учебного центра. Наши преподаватели были ветеранами войны против Гитлера – Великой Отечественной войны, как они её называли. Это были люди крепкого, сердечного склада, которые приводили нас в нужное состояние одновременно твёрдо и с большим чувством юмора. Они отлично смотрелись в их шинелях, кожаных ремнях, каракулевых шапках с красной звездой и в сапогах в стиле казаков. Они умели и рявкнуть команду, и подбодрить нас хорошей шуткой. Пожалуй не было среди них ни одного, кого бы мы недолюбливали. Их ширококостный склад, прямота, жизнерадостность и крестьянский вид напоминали нам наших буров в Южной Африке.

У нас было то же обмундирование, что и у советских солдат. Мы носили гимнастёрки поверх брюк, которые были заправлены в высокие, до колен сапоги. Вместо носков мы научились навертывать «portyanka» – кусок фланели, обматываемый вокруг ступни и выше по ноге. Такова была традиция, относящаяся ещё к царским временам. Мы обнаружили, что это обеспечивает лучшую защиту от холода, нежели носки. Мы носили кожаные пояса с пряжкой с серпом и молотом. На улице мы были одеты в тёмно-серые меховые шапки («shapka») и в обычные серые шинели. По вечерам, или когда падал снег, мы поднимали воротники наших шинелей и опускали уши шапок и становились неотличимыми от советских солдат, тем более, что скоро многие из нас научились бегло говорить по-русски.

Среди нас царило приподнятое настроение, особенно, когда мы маршировали по плацу так, как это было принято в Красной Армии, высоко поднимая ноги, с отмашкой рук до груди, и пели наши национальные песни. Самой популярной из них была «Sing amaSoja kaLuthuli» (Солдатская песня о Лутули). Наши собственные командиры подавали громким голосом команды «Smyeerna!» (Смирно!) и «Volna!» (Вольно!) и кухонный персонал кричал одобрительные слова «chorniye Ruskiey» (чёрным русским).

Одно из первых занятий, в котором я участвовал, было на стрельбище. Наше подразделение познакомили со знаменитым автоматом АК-47, созданным в 1947 году участником войны Михаилом Калашниковым. Простое устройство, точность при любых погодных условиях, огневая мощь и надёжность сделали автомат Калашникова излюбленным оружием во всех частях света. К концу занятия, продолжавшегося целый день, некоторые из нас показали достаточно хорошие результаты, чтобы перейти к более сложным упражнениям. Я стрелял хорошо потому, что имел многолетнюю практику с воздушным ружьем на холмах Йовилля. Другие отличились потому, что прошли подготовку в Алжире, Египте и Китае. Советские командиры поздравили нас и разрешили стрелять по поднимающимся мишеням на дистанции 200 метров. Мы расстреливали мишени, как только они появлялись, под одобрительные возгласы остальных бойцов нашего подразделения.