Я расправил плечи и нахмурился. Я был уже не маленьким.

– Нет. Понимаю. Ты не маленький. Но ласковый. В тебе есть нежность. У тебя очень хорошо получается ее скрывать. Такая нежность бывает в самых хороших людях. – Миссис Дженкинс опустила взгляд на собственные руки, грубые и красные, а когда подняла, в ее глазах стояли слезы.

– Миссис Дженкинс? Простите, я не хотел…

Миссис Дженкинс переменилась в лице. Кем бы ни была та женщина, что стояла передо мной минуту назад, ее больше не было.

– Не проявляй свою нежность слишком часто, Печенюшка. Другие используют это тебе во вред. Запрячь ее подальше, даже если тебе будет ее не хватать. Время на такие вещи вышло, раз и навсегда. – И миссис Дженкинс повернулась и ушла так быстро, что я не успел спросить ее, кого она имела в виду под «другими».

Так прошла добрая часть года. Миссис Дженкинс больше не показывала мне ту свою потаенную личину, но продолжала приглядывать за мной, ровно столько, чтобы со мной не случилось ничего плохого. Когда я пришел в деревню, стояла осень, и в том мрачном месте я выдержал длинную серую зиму, ледяную весну и наконец приход летнего солнца, raumati[17]. Вскоре после этого у меня появилась причина снова пуститься в путь.

Даже в самом начале лета после ужина еще долго не начинало темнеть, поэтому я проводил вечера под небом, наслаждаясь остатками дневного тепла, прежде чем отправиться в постель с узлом пожитков вместо подушки. Я понимал, что в трактире детям не место, и, хотя посетители вполне мирились с моим присутствием, было ясно, что с заходом солнца, когда распитие спиртного принимало более серьезный и ревностный оборот, мне лучше оттуда убраться. Но однажды вечером у меня оказалась компания. Это были двое пьяниц, Пити и Магуайр, которых выбросили на улицу, – наверняка за то, что они громко ругались и сквернословили и махали друг на друга кулаками, не особенно заботясь о точности попадания. С ними это бывало нередко, и я уже успел понять, что их припадков драчливости лучше избегать.

– Черт тебя дери, Магуайр, хоть раз за свою поганую, пропитую жизнь прекрати трепать языком.

– Уж я-то хоть могу себе виски позволить, ты, гора вшивого тряпья, постоянно лазаешь в мой карман, а возвращать не возвращаешь.

– Ты, Магуайр, ты меня вором назвал, что ли, ублюдок?

– Я приму это как личное оскорбление моей дорогой матушки, которая венчалась с моим отцом в церкви. Ну-ка извинись.

– Извиниться? А задницу мне не подотрешь?

Они махали кулаками и пинались, но все никак не сходились по-настоящему, чтобы друг друга угомонить. Мне это казалось довольно забавным, потому что я стоял в стороне, и они никак не могли меня задеть. Из трактира вышла еще пара зевак.

Тот человек оказался почти рядом с нами прежде, чем его успели заметить, и, думаю, именно поэтому все так перепугались. К тому времени мы уже смеялись в открытую над тем, как Пити с Магуайром пытались перещеголять друг друга самыми грязными и отвратительными ругательствами.

– Собачник!

– С собаками не бараюсь, предпочитаю твою сестру!

– Сначала от собачьего говна отплюйся.

– Ты прав, на кой мне сдалась твоя сестра, она же с тобой кувыркается.

Ты должен простить меня. Именно так такие люди и выражаются. В дальнейшем у меня самого появилась причина освоить такой язык. Подобные колкости сослужили мне хорошую службу, когда пришла моя очередь напиваться вдрызг и выставлять себя жалким посмешищем на кораблях.

И тут мы все осознали его присутствие, шагах в двадцати, не больше – с мушкетом в руках и палицей за поясным ремнем. Маори открыто нам улыбался, но от этого завитки татуировок на его лице казались еще выразительнее, а для моих друзей, вероятно, и более зловещими. Потом он обратился ко мне на нашем языке, сообщив, что он родом из места под названием Вайтара и был вынужден прийти в город белого человека, чтобы купить провизии. Он мог заплатить.