– Все на выход, собираться можно вечно, уже половина пятого, ждать больше нельзя, – и тогда Марина с Ирой вывели детей; когда все уже были снаружи, Сережа сказал мне:

– Пойдем, Анька, закроем все.

Выключив везде свет, мы немного постояли в прихожей, у самой входной двери. Сквозь большие окна внутрь дома по-лунному мягко заглядывал неяркий уличный фонарь, отбрасывая на светлый, испещренный паутиной мокрых следов пол вытянутые, бледные тени. В дальнем углу коридора белел какой-то смятый, забытый листок бумаги. У нас под ногами, в небольшой лужице подтаявшего снега, мокли ненужные теперь тапочки, почему-то их было пять штук, именно пять, и я наклонилась, чтобы собрать их, нужно найти шестой, обязательно нужно найти его, он наверняка где-то здесь, и составить их аккуратно, парами.

– Аня, – сказал Сережа за моей спиной.

– Сейчас, – ответила я, сидя на корточках и заглядывая под калошницу, – я только найду…

– Не надо, – сказал Сережа. – Брось. Пойдем.

– Ну подожди полсекунды, – начала я, не оборачиваясь, – я только… – и тогда он положил руку мне на плечо:

– Вставай, Анька, все, – и когда я поднялась и взглянула ему в лицо, улыбнулся: – Ты как капитан, последним покидающий судно.

– Не смешно, – ответила я, и тогда он обнял меня и сказал мне в ухо:

– Я знаю, малыш. Давай не будем затягивать этот момент, пойдем скорее, – и шагнул через порог, и стоял снаружи с ключами в руке до тех пор, пока я не вышла за ним.

Леня с Мариной были уже возле своей машины и устраивали девочку на заднем сиденье, закрепляя ремешки детского кресла, а папа, Мишка и Ира с мальчиком стояли поодаль и смотрели, как мы запираем дверь.

– Ира, вы с Антошкой поедете с отцом на Анькиной Витаре, – сказал Сережа, – пап, возьми у Ани ключи, Мишка, садись в машину.

– Пойдем, Антон. – Ира взяла мальчика за руку, и он молча пошел за ней, но перед самой машиной неожиданно выдернул руку из ее ладони и громко сказал:

– Я хочу с папой.

– Мы поедем с дедушкой, Антон, а папа поедет рядом, и мы будем говорить с ним по рации. – Ира наклонилась к нему и взяла его за плечи, но мальчик оттолкнул ее.

– Нет! – крикнул он. – Я поеду с папой!

Мишка, уже успевший залезть в машину, высунулся снова, чтобы посмотреть, что происходит, – а мальчик запрокинул голову, чтобы видеть наши лица; все мы – четверо взрослых – стояли вокруг него, ему мешал глухо застегнутый под подбородком капюшон, и он выгнул спину, чтобы удобнее было смотреть на нас, – это была почти угрожающая поза, он стоял со сжатыми кулаками, но не плакал, глаза у него были широко раскрыты, губы поджаты, он оглядел нас медленно, одного за другим, и еще раз крикнул – очень громко:

– Я поеду с папой! И с мамой!

– У него была сложная пара недель, – сказала Ира вполголоса. Сережа сел на корточки возле сына и начал что-то говорить ему, видно было, что он растерян и сердит, мальчик не слушал его и яростно мотал головой, туго упакованной в капюшон, и тогда я сказала:

– Борис Андреевич, верните мне ключи, Мишка, вылезай, мы поедем на Витаре, а Ира с Антоном сядут к Сереже.

Мальчик немедленно повернулся и, схватив Иру за руку, потащил ее к машине; Сережа беспомощно посмотрел на меня и сказал:

– Только до Твери, Анька, а потом пересядем.

Я кивнула ему, не поднимая глаз, и протянула руку за ключами от машины. Папа Боря подошел ко мне поближе.

– Анюта, может, я поведу, темно уже, – спросил он, и я ответила – сразу, не дав ему закончить фразу:

– Это моя машина, я вожу ее пять лет, и сейчас поведу ее тоже я, и хотя бы об этом мы спорить не будем, ладно?

– Она прекрасно ездит, пап, – начал Сережа, но я прервала его: