В одном месте Миэлле пришлось нагнуться, чтобы миновать низкий свод. Возможно, наклоняться ей и не требовалось, но Миэлла ещё не привыкла к новому состоянию. Её взору открылся странный зал – большой, но без окон, каменные стены, никаких украшений. Миэлла не видела в зале ни факелов, ни свечей, но свет был – странный приглушённый зеленоватый свет. А прямо из пола росли деревья – невысокие, искривлённые – Миэлла никогда не видела таких. Казалось, они росли прямо из камня. Миэлла спустилась с последней ступеньки и ступила на пол зала. Она шла среди странных искривлённых деревьев. Оказавшись вблизи, Миэлла заметила, что их кора была влажной – она была покрыта вязкой чёрной жидкостью, которая стекала с неё – ей был покрыт весь пол. Миэлла была на середине зала, когда заметила в другом конце женскую фигуру с длинными чёрными волосами. «Айгунн», промелькнуло в голове у Миэллы. У Айгунн были чёрные волосы. Миэлла вздрогнула, замедлила шаг – за время болезни она смирилась с тем, что проклята, и, казалось, у неё не осталось ни страха, ни злости, ни обид, но, когда она увидела силуэт, ей стало не по себе. Она остановилась, опустила глаза вниз, постояла какое-то время, словно готовясь к последнему шагу. Айгунн. Она любила растения, цветы… И выбрала для проклятья вот такие искажённые измученные деревья… Как символ того, что я сделала с её жизнью… Изменить уже ничего нельзя… Миэлла подняла глаза – это было как удар молнии. Перед глазами мигнуло лицо в обрамлении чёрных волос. «Айгунн». Миэлла не успела разглядеть её лицо, а ей было интересно. Миэллу охватил холод. Ей и до этого было холодно, холод был единственным, что она ощущала здесь, но этот новый холод был сильнее – он подавлял, усыплял, притуплял мысли и чувства. Миэлла впадала в дрёму, пыталась открыть глаза, но перед ними была лишь чернота, а вокруг – лишь холод.

В этот день семья долго не ложилась спать: никого не оставляла тревога, и никто не хотел оставаться наедине. Все сидели в той же маленькой гостиной, на столе стояло вино, Эйлинн принесли отвар из трав. Разговор крутился вокруг бабушки Миэллы: в попытках найти хоть какой-нибудь ключ к её исчезновению, вспоминали мельчайшие подробности с начала её болезни и после: случайно оброненные фразы, взгляды, недомолвки… Строили предположения, в деталях разрабатывали планы поисков, от которых тут же отказывались, замолкали, переваривая в душе услышанное, а затем кто-то вспоминал ещё что-то.

Эйлинн почти не принимала участия в разговоре, а сидела в кресле у камина как будто в полусне. На протяжении всего дня её не покидало ощущение нереальности происходящего. Казалось, всё это было каким-то досадным недоразумением, которое вот-вот разрешится.

Эйлинн ушла к себе в комнату уже за полночь. В эту ночь у каждой спальни дежурили стражники, но Эйлинн всё равно было неспокойно одной. Она попросила Алию остаться на ночь (в спальне имелась кушетка) и оставить зажжёнными несколько свечей. Эйлинн уснула не сразу: улёгшись в постель и накрывшись несколькими одеялами из шерсти нурволлинских снеттов – подарки тётки Элмни, она то закрывала, то снова открывала глаза, не в силах справиться с тревогой. Наконец, усталость взяла своё, и Эйлинн погрузилась в сон.

Лес. Вокруг темно, но ночь лунная, Эйлинн спокойно идёт меж деревьев. Где-то ухает филин, раздаётся потрескивание, шуршание – ночной лес живёт своей жизнью, воздух наполнен мягким ароматом, и Эйлинн вдыхает его полной грудью. Свежо, но не холодно. Через тонкую ткань летнего платья Эйлинн ощущает приятную ночную прохладу. Приподнимая подол, чтобы переступить через ствол поваленного дерева, кажется, уже долго лежащего здесь, Эйлинн с удивлением замечает, что её платье не из шёлка, как обычно летом, а из тонкого льна… Платья из такой ткани носили селянки, но фасон другой… Аккуратный вырез, узкие до локтя рукава, от локтя спускающиеся вниз, как тонкие листья, обнажая руки. Талия перехвачена тонким кожаным пояском, юбка ниспадает красивыми фалдами… Цвет… кажется, светло-зелёный. И она босиком. Ступни утопают в мягком лесном ковре… Чудно, но на душе у Эйлинн радостно.