– Лучше останься здесь, – но тут же понял, что сестру не остановить.

Войдя в коридор четвёртого этажа, они сразу увидели открытую дверь в комнату бабушки. Возле неё толпились несколько служанок, прикрывая рты руками и перешёптываясь. Эйлинн уже сорвалась бы на бег, но впереди, как всегда, не торопясь, шёл Диртан. Поклонившись, служанки расступились, пропуская его и, следом, Эйлинн.

Войдя в покои бабушки, они устремились в спальню, где уже столпилось довольно много людей. На полу перед большим зеркалом сидела Дитта, горничная бабушки. Она не то рыдала, не то стонала, зажимая рот рукой, и периодически издавала приглушённые вопли. Рядом с ней стояла на коленях другая девушка из прислуги, обнимала её и бормотала какие-то слова успокоения. В комнате было слишком много людей. Отец обнимал плачущую мать, двое стражников молча стояли поодаль, ближе к двери тесной кучкой сбилось несколько женщин из прислуги.

– Что здесь случилось? – спросил Диртан у отца, осмотревшись.

– Не знаю. Мы услышали крик и побежали в комнату. Она ничего не говорит, только плачет. Другие служанки ничего не знают, их здесь не было. Стражники осмотрели комнаты, не обнаружили ничего необычного.

– Понятно, – Диртан вдохнул. – Вы можете вернуться на свои посты. Вы тоже можете вернуться к своей работе, – обратился он к женщинам. – Ты, – Диртан указал на одну из них, – принеси бокал вина.

Слуги разошлись. Казалось, в комнате стало легче дышать. Эйлинн присела в кресло, и только сейчас почувствовала, как же она устала. Хотелось просто свернуться клубочком в кресле у камина и смотреть на огонь. Но Эйлинн не могла уйти к себе, не узнав, что случилось. Тревога не отпускала её. Эйлинн смотрела на отражение женщин в большом бабушкином зеркале. Плачущая Дитта и утешающая её Эфина – в этом было что-то гротескное. Эйлинн перевела взгляд на открытую дверь, за ней была спальня бабушки Миэллы. Кровать уже была убрана; видимо, Дитта успела убрать спальню и принялась за гостиную, когда что-то довело её до истерики. Неужели Дитта винит себя в случившемся? Вернулась Арта с бокалом красного вина. Когда она входила в комнату, рядом с ней в зеркале промелькнуло что-то голубое, как будто край женского платья, но слишком быстро, чтобы успеть хорошо рассмотреть. Эйлинн это показалось странным: ничего голубого в этой комнате не было, на Арте было тёмно-зелёное платье и чёрный передник.

Диртан взял у Арты бокал, и сам отдал его Эфине.

– Дай ей вина. Когда она успокоится и сможет говорить, приведи её к нам, мы будем в гостиной на этом этаже. Одну её не оставляй, никого сюда не пускай. Как только она придёт в себя, она должна поговорить с нами. Поняла? На всякий случай у дверей будет стражник.

– Я поняла, нувор, – Эфина коротко кивнула, не переставая обнимать уже затихающую Дитту.

Все направились в гостиную. Диртан правильно рассудил, что наедине с Эфиной Дитта быстрее придёт в себя и разговорится; нуворы смущали её, возможно, она чувствовала себя виноватой, что утром оставила нувору Миэллу одну, хотя не пропади она, ни о какой вине не могло быть и речи: приносить воду входило в обязанности горничных.

Семья перешла в уютную маленькую гостиную на четвёртом этаже, где всего месяц назад Эйлинн слышала так заинтересовавший её разговор родителей.

Было поздно, в это время домочадцы обычно уже были в своих спальнях. Эйлинн так и собиралась сделать, но заметила, что в комнате не было книги, которую она тогда читала. Должно быть, забыла в маленькой гостиной, она читала там перед ужином. Эйлинн направилась туда. Войдя, девушка с удивлением увидела свет. На ночь слуги оставляли огонь только в спальнях, значит, в комнате ещё кто-то был. В комнату вёл узкий коридор, так было сделано, чтобы в зимнее время при открывании дверей из комнат не выходило тепло. Не дойдя до поворота, Эйлинн остановилась. Говорила мама.