Этого не случилось. В конце недели клан Лесли забил тревогу. Доктор Мурхаус забросил свои «ха-ха». Он обеспокоенно приходил по два раза в день. День за днём тучи сгущались. Ребенок таял на глазах. Все отводили глаза, боясь встретиться взглядом со страдающей Лорейн, склонившейся над колыбелью. Предлагали разные средства, но никто не обижался, если их советами не пользовались. Не до обид, всё слишком серьёзно. Лишь тётю Нину почти бойкотировали за то, что она спросила у Лорейн, не так ли и начинается детский паралич, а тётю Маршу – за рассказ о собаке, воющей в ночи. А когда Флора сообщила, что нашла ромбовидную складку на чистой скатерти – явный знак смерти в этом году – Клондайк оскорбил её. Но его простили, потому что сам он был почти в том же состоянии, что и ребёнок.

Доктор Мурхаус вызвал доктора Стакли, который, возможно, и был дарвинистом, но имел репутацию хорошего детского врача. После долгого осмотра они изменили лечение, но улучшений у маленькой пациентки не наступило. Клондайк привёз специалиста из Шарлоттауна, который принял глубокомысленный вид, потирал руки и объявил, что доктор Мурхаус сделал всё, что могло быть сделано, и, что пока есть жизнь, есть надежда, особенно в случае с детьми.

«Чья жизненная сила иногда бывает удивительной», – сказал он мрачно, словно провозгласил некое собственное глубокое открытие.

В данных обстоятельствах прадед дядя Уолтер, который тридцать лет не посещал церковь, заключил сделку с богом, что пойдет туда, если ребенок уцелеет, а прадед дядя Уильям-с-того-берега снова начал играть в шашки. Лучше нарушить клятву до смерти, чем после неё. Тереза и Стейша помирились, как только дитя заболело, но лишь сейчас холодность между Томасом и Кэтрин полностью исчезла. Томас согласился, чтобы жена обратилась хоть к спиритизму, хоть к любой другой чертовщине, лишь бы это помогло. Даже старый кузен Джеймс Ти, паршивая овца в клане, кого даже самые терпимые никогда не называли дядей, явился к Саломее как-то вечером.

«Ты веришь в молитву?» – грубо спросил он.

«Конечно», – возмущенно отвечала Саломея.

«Тогда молись. Я не буду, от моей молитвы мало толку. Но твоя чертовски полезна».

И наступил ужасный день, когда доктор Мурхаус мягко сказал Лорейн, что больше ничего сделать не может. После его ухода Младшая бабушка посмотрела на Старшую бабушку.

«Полагаю, – сказала она тихо, – лучше перенести кроватку в гостевую комнату».

Лорейн издала горестный стон. Это было равносильно смертному приговору. В Еловом Облаке, так же, как и у Мюрреев из Блэр Уотер8, существовала традиция, что умирающие должны быть переселены в комнату для гостей.

«Сделаешь ещё одно, прежде чем перенесешь её туда, – резко ответила Старшая бабушка. – Мурхаус и Стакли отказались от неё. У них одни мозги на двоих. Пошли за доктором-женщиной».

Младшая бабушка ошеломлённо уставилась на неё. Она повернулась к дяде Клону, который сидел возле колыбели, закрыв руками измученное лицо.

«Ты думаешь… я слышала, что она очень умная… говорят, ей предлагали прекрасное место в детской больнице в Монреале, но она предпочла общую практику…».

«О, веди её, веди её, – сказал Клондайк – свирепо из-за мучительной надежды на чудо. – Любой порт в шторм. Она уже не сможет навредить».

«Ты съездишь за ней, Гораций», – довольно кротко попросила Младшая бабушка.

Клондайк Лесли с трудом поднялся и ушёл. До сих пор он видел доктора Ричардс лишь издалека или проезжающую мимо в своей шикарном малолитражке. Она была у себя в приёмной и вышла, чтобы очень любезно встретить его.

У неё было маленькое, похожее на мальчишеское, квадратное лицо с широкими губами и прямыми бровями. Некрасивое, но запоминающееся. Волнистые каштановые волосы с одной упрямой маленькой прядью, которая всё время падала на лоб, придавая юный вид, несмотря на её тридцать пять. Какое милое лицо! Эти широкие скулы, эти тёмно-серые глаза. И приятный, улыбающийся, благородный рот. Давние строки из дней воскресной школы пролетели в одурманенной голове Клондайка Лесли: