– Но я… я ничего такого не ощущаю.

– Это не чувство. Это мысль. Бамбергский палач трусливо думал о том, как избежать наказания, и был, в конце концов, наказан. О чём мы мыслим, то и получаем. Поэтому важно размышлять, прежде чем брать что-то с полочки. А вдруг это не нужно или вообще опасно? Кстати, о чём вы сейчас так напряжённо думаете, Майя Сизифовна?

Женщина помотала головой, как бы отстраняясь от Диля и звука его голоса. Выходило нечто странное. Она была не она, её жизнь была не её жизнью, сирота был не сиротой, а вообще неизвестно кем, каким-то гениальным ребёнком, свалившимся ей как снег на голову. Дитя индиго, ха-ха!.. Что теперь делать? Как вести себя с директором детдома? Скрыть правду или выложить ей всё начистоту? Но кто поверит её рассказу? И что вообще в данном случае следует называть правдой? Узелки распутаны, сказал мальчик. Но почему тогда так путаются мысли? И почему так раскалывается голова?

Кожан прикрыла глаза и откинулась на спинку сиденья. «Надо было захватить из дома спазмалгон или анальгин. Таблетка сейчас не помешала бы, – вяло подумала чиновница. – Может, Лёня догадается купить минералки? Или мятной резинки? Кстати, почему его так долго нет?»

В ту же секунду она различила воркотню мотора, мягкое покачивание и холодный ветерок, какой проникает в салон быстро движущегося транспорта. Майя Сизифовна выпрямилась и вытянула шею. «Форд» мчался по мокрому от дождя шоссе, шофёр был на месте, одной рукой он придерживал руль, а в другой руке, сложенной пополам наподобие циркуля, у него меж пальцев красиво и вкусно дымилась сигарета.

Москва осталась далеко позади. Мелькнул сине-белый указатель «Ватутинки». За Ватутинками автобус свернул направо, нырнув носом, съехал с шоссе на бетонку и покатил в сторону леса. Еще через десять минут он остановился перед зелёными решётчатыми воротами, за которыми был виден островерхий четырёхэтажный особняк, выстроенный в европейском стиле. Окна с матовыми стёклами резко выделялись на фоне белых стен, рассечённых прямоугольниками и диагоналями коричневых швов-фахверков. По низу кровли весело танцевали буквы «БАШНЯ СЧАСТЬЯ». На красной черепичной крыше торчали несколько круглых телевизионных тарелок.

Кожан посмотрела на притихшего парнишку.

– Итак, я – это Руди. А кем был ты?

– Меня там не было. Это не моя история. Переиграна ваша роль, а не моя. Меня раздражала ваша самоуверенность и я попросил режиссёра вмешаться, – Диль ещё раз показал женщине браслет с кристаллом. – Он вступил с вами в диалог, потому что вы показались ему неплохим человеком, достойным помощи и спасения.

Женщина резко выпрямилась, глаза её недобро сверкнули.

– Я не верю ни одному твоему слову, мальчик. И подозреваю, что ты не спаситель, а отъявленный мерзавец и негодяй. А думаю я сейчас вот о чём: кто ты на самом деле и зачем ты всё это затеял, Мухин?

Охранник распахнул ворота, ногой откинул с дорожки забытую детьми пластмассовую куклу и помахал гостям рукой, словно встречал старых знакомых. Автобус мягко въехал во двор и, вздохнув, остановился. Диль показал охраннику средний палец и прошептал Кожан, цинично осклабившись:

– Сучонок, выкормыш и никому не нужный детдомовец. Но вам я, возможно, ещё понадоблюсь. Или вы – мне.

Женщина успела заметить на правой руке у маленького хама обычные механические часы на дешёвом пластиковом ремешке. Никакого чёрного браслета, украшенного камнем, не было и в помине.

ОЧЕНЬ ВАЖНЫЙ ДОКУМЕНТ

Всякая история двойственна. В теле одной истории живут два сюжета: внешний и внутренний. Читатель всегда выбирает тот сюжет, который ему очевидней. Или наберёмся смелости и скажем иначе: он предпочитает историю, которая не порабощает, не сковывает, не тяготит его ум, а даёт ему расцвести и ярко блеснуть своей трактовкой и своим пониманием жизни на фоне того или иного сюжета облюбованной истории. Читатель вправе гордиться улыбнувшейся ему удачей. За нагромождением слов, фактов и характеров он обнаружил то, что для других людей осталось скрыто за семью печатями. Важно не как рассказано, а как услышано. Исходя из этого, совсем нелепо присваивать лавры первооткрывателя рассказчику, а не слушателю. Фокус в том, что рассказчик здесь ни при чём. Он сам взял на себя труд рассказать случившееся, его об этом никто не просил и ничего за приложенные усилия не обещал. Прихоть словоохотливого путника, случайно заночевавшего у чужого костра, и только. Какую именно историю хотели услышать те, кто греются у огня? Это никому неизвестно. Не знает об этом и болтливый рассказчик. Он, подчиняясь своей фантазии, переплетает сюжеты причудливым образом. Внешнее и внутреннее то подменяют, то подстёгивают, то запутывают друг друга. Часто выходит вообще нечто несуразное. Рассказчик выкладывает одну историю, а слушатель слышит другую, ту, которая ему понятней и которая ему дороже. Разойдясь в разные стороны, рассказчик и слушатель унесут с собой каждый свою историю, которая им кажется одной и той же. Чем больше расстояние между бывшими собеседниками, тем очевиднее несовпадение сказанного и услышанного. Но одновременно с увеличением расстояния между бывшим и настоящим, между двумя странниками, ставшими полюсами повествования, несовпадение убывает и стремится к нулю. И здесь спорить о достоверности рассказанного и услышанного, о преимуществе того или иного, о достоверности двух сюжетов, соперничающих в поле одной и той же истории, вообще нет никакого смысла. Целое дробится на осколки, но каждый осколок несёт в себе память о целом. Закономерности подчинены случайностям, а случайности, как ни верти, ведут к незыблемым законам. Внешнее оборачивается внутренним и наоборот. Так древний миф о каком-нибудь былинном герое или сказка о Царе Горохе из тридевятого царства неожиданно перекликается с сегодняшней действительностью и нас одолевает приятная оторопь, что мы это знаем и можем предположить, что будет дальше.