Земля наша одному баю принадлежала. Богатый хозяин был! Три дня скачи на быстром коне – и тогда не объедешь его владений. Табуны у него – самых ученых мужей из столиц приглашали считать. Руками разводили, числа такого в те годы не было придумано. Так и записывали в книгах – «видимо-невидимо».

За весной лето идет, люди с табунами кочуют по степям да горам, а бай в каменном доме за высоким забором живет. Он богатством своим хвастать в русские земли не раз ездил, насмотрелся на иную жизнь, мастеров привез, они ему понастроили городских хором-домов каменных с колонами, с куполами, да с каменными статуями зверей диковинных. При хоромах своих приказал поставить домов попроще, числом побольше – слуг там поселил. И город высокой стеной окружил. Настоящая крепость: и светлицы, и темницы, и склады – на много годов провианта напасено. Даже пушечки по стенам расставлены. От кого прятаться-хорониться? Табунщики – народ мирный. Войны в наши края не захаживали никогда. Что им у нас воевать? Золота люди не копили. Дорогих одежд не копили. Все богатство – дети да конь. Такое богатство даром отдавай, не каждый возьмет.

Чужак в нашу землю гостем приходил – его жизнь святой почиталась. Бай зло посеял. Зло-то оно от злата… А тут еще одна беда. Мастеров, что крепость построили, приказал бай жизни лишить. Много тайных комнат да ходов в той крепости было. Один хотел о них знать. Не для хорошего дела их задумал. Кабы не так – зачем прятать?

Росли у бая три дочери, три красавицы. Юность сама по себе красива. А эти… Кто видел их, тяжко вздыхал. Смотреть на них – глаз не отвести. Но знали крутой характер бая – никому не быть женихом. Не захочет бай с неравным родниться.

Луна с солнцем, зима с летом быстро сменяют друг друга. Выросли дочери. Старшая уже заневестилась, средняя на выданьи. А бай все женихов выбирает, знатных да богатых выискивает. Только равных ему во всей вселенной нелегко сыскать. Рыскал по земле черным коршуном, искал царей ли запропащих, на золото его зарящихся, принцев ли неразумных. Да они на дорогах не валяются.

Между старшими сестрами злость да подозрительность корни глубокие пустили. Только младшенькая, Зухра, беззаботно жила, о женихах не горевала. Мала еще. Да и попроще сестер удалась. Как птичка по лугам летала, песни не пела – соловушкой заливалась. В долгие вечера с табунщиками у костров сказки слушала. Присмотру за ней почитай и не было. Младшенькая в семье завсегда за маленькую почитается. Пущай, мол, побегает, поиграется. А ей в ту пору уже четырнадцать годков минуло. С виду дитя малое, а сердце не по годам удалось – на доброе слово да на красоту очень отзывчивое.

Увидала джигита, влюбилась в него. Ни о ком думать не хочет. Все мысли, сердце, песни одному ему отдает.

Она дочь бая, ей проще. Любит – не таится.

Джигит не меньшим огнем горит. А показать нельзя: враз от любимой отлучат. Хорошо, если на дальнее пастбище сошлют. Скорее в подземелье упрячут и, как в воду канул, ни следа, ни весточки.

Многие дорогой такой прошли.

Баю няньки доносили – он отмахивался: дитя малое что куст, что жеребеночка, что молодого джигита – одной любовью любит, выделять никого не выделяет. Стоит ли раньше времени тревогу бить?

Вода камень точит.

Сестры без женихов мхом обрастают, злостью полнятся. Черная зависть поедом заедает. А тут еще Зухра – наивное дитя – возьми да расскажи сестрам о любви своей, о свиданиях тайных да поцелуях жарких. Пуще жала слова ее для сердец лютых. И с утра до вечера шипят они баю в оба уха, позором пугают.

– Не позволю с нищим родниться! – сердится бай, ноженьками топочет, кулачками воздух потрясает. – В темный чулан запру вас, окаянных!