– Ты рассуждаешь как птицелов, – рассмеялся Тамино, – ты говоришь о том состоянии, которое Плотин и Аполлоний называли «Единением с Божеством? Но такое соединение с Богом бывает не часто. Сам Плотин признался Порфирию, что за всю его шестидесятилетнюю жизнь ему удалось испытать это чувство только шесть раз. Но все эти измышления могут быть из области фантазии. Если у человека есть ум, то фантазии даются как бесплатное приложение к нему. Все эти боги, высшие символы и невысказанные истины – это плод человеческого разгорячённого ума.

– Я удивляюсь, – воскликнул Папагено, – как можно быть таким законченным материалистом до кончиков волос и не верить в прописные истины. По мнению Аммония Саккаса, как он называл самого себя, «обученного Богом», как раз проникновению на небо мешает тесная связь человека с обществом и окружающей средой, запечатлённая в его памяти. А Олимпиадор напрямую связывал невозможность предсказать будущее человеком с его фантазией. Как говорит Платон в «Федре», приписывая эти слова Олимпиадору, фантазия является препятствием нашим интеллектуальным концепциям: а поэтому, когда мы взволнованы вдохновляющим влиянием Божества, если фантазия вмешивается, энергия энтузиазма перестаёт действовать, ибо энтузиазм и экстаз противоположны друг другу. Если бы спросили, способна ли душа проявлять энергию без фантазии, мы ответим, что восприятие ею универсалий доказывает, что она способна. Она обладает восприятиями и поэтому независима от фантазии, в то же самое время, однако, фантазия сопутствует ей в её энергии, точно также как шторм преследует того, кто пустился в морское плавание. Это – слова Олимпиадора. Ведь мы, отбросив нашу фантазию, можем настраивать наш ум на разные частоты космического эфира и получать сообщения из глубин мироздания.

– Это всё предположения, – отмахнулся Тамино.

– Как?! – воскликнул, приходя в возбуждение, Папагено. – Ты отрицаешь общепризнанные факты исторических доказательств человеческих способностей постигать будущее? Ведь были же места на земле, где люди напрямую общались с Богом и получали от него лично истину – правдивые сообщение. Это происходило среди медных колонн Соломоного храма, и под звон колокольчиков и гранат Аарона, а также под гармоничный перезвон капитолийского Юпитера императора Августа. А откуда брали свои пророчества, руководимые иерофантами жрицы северной Германии, когда среди рёва бурных вод вглядываясь в водовороты быстрого течения реки? А древние пеласги, никогда не мывшие ноги, спавшие на земле и питавшиеся одними желудями? Как они могли предсказывать будущее, слушая шелест листвы додонских дубов? А Иосифу, сыну Якова, хватало одной лишь серебряной гадательной чаши с начищенным блестящим дном, чтобы впадать в транс и получать божественное откровение. Всё это и есть ловля тех небесных птичек, которые залетают в нашу голову. Неужели ты всё это считаешь глупым вымыслом безответственных историков?

– Ничего я не считаю, – сердито ответил ему Тамино, – только сейчас мы вышли с тобой от колдуна, и оба решили, что он наговорил нам всякой чепухи. Кстати, что он сказал тебе о твоём будущем?

Папагено оживился, рассмеявшись.

– Он мне сказал, что я, как оперный артист, переживу катастрофу, расстанусь с женой, стану нищим и улечу на розовом облачке в страну грёз. А что он нагадал тебе?

– Он предсказал гибель моей невесты Памины от рук мавра Моностатуса, моё ума лишение и заточение психушку, – ответил тот и тоже рассмеялся.

– Только нашему общему другу он сделал добрые предсказания, пообещав ему вернуть зрение, и увидеть небо и мир новыми глазами, – придя в благодушное состояние, заключил Папагено.