– Тебе, матушка, надобно к Мыльниковым прислониться. Предложить объединить капиталы их Иркутской и твоей Северо-Восточной. Не все, конечно, а в определенной пропорции. Самой дела не сдавать, но добровольно уйти на вторую линию. Николай Прокопьевич как старшой любит поперёд всех красоваться – и пусть! Будь похитрее, потрафь его самолюбству, поклонись отцу родному, и тогда нам никакие конкуренты не страшны. Поняла, что к чему? – Наталья Алексеевна кивнула: как, мол, не понять, всю жизнь в одном казане да на одном костре варимся. – А у тебя, Николай, – обратился Михайла к свояку, – задача особая. Ты теперь при дворе, и тебе надобно устав для новой объединенной компании загодя составить да указ императорский, утверждающий эту компанию, подписать.

– Но ведь государыня отказала Грише и Ивану Ларионычу, – напомнила Наталья Алексеевна.

– Так то государыня, – возразил Николай Петрович, до того молча внимавший словам свояка. – А государь наш исправляет ошибки матушки, вот и надобно представить ее отказ как происки, допустим, «князя тьмы». Его Павел Петрович так ненавидит, что готов все им содеянное изничтожить.

– Это какого же «князя тьмы»? – удивилась Наталья Алексеевна.

– Светлейшего Григория Александрыча Потемкина, – вздохнул Резанов. – Редкостного государственного ума был человек, да вот не уважил наследника, а тот зело памятлив.

– Зачем же подставлять хорошего человека? – рассердилась Шелихова.

– Не подстава это, матушка, а хитрый ход, – возразил Булдаков. – Покойному светлейшему мы ничем не повредим, а для Григорияиванычева дела польза может быть преогромнейшая. То ж его золотое мечтание – основать Русскую Америку.

– Да-а. – Глаза Натальи Алексеевны затуманились слезой: любимый муж не уходил из ее памяти. – Что ж, так и поступим.

– Еще добавлю, матушка, – заторопился Резанов. – Как сговоритесь с Мыльниковым, тебе самой следует в Санкт-Петербург поехать, с письмом о заслугах Григория Иваныча, к царю аудиенцию выпросить. Я в этом поспособствую, и письмецо мы с Михайлой составим со всеми атрибуциями.

Наталья Алексеевна не просто последовала умному совету Булдакова, она выбрала самое удачное время для визита к старшему Мыльникову – в день именин его среднего сына Якова – и, зная, что отец впервые отправляет своего любимца на промысел, преподнесла виновнику события в дар двадцать тысяч рублей «на обзаведение».

Дар был оценен по высшему разряду. Николай Прокопьевич, оглаживая роскошную черную бороду без единого седого волоса, пригласил гостью в кабинет на рюмочку ликеру.

– Так в чем нужда твоя, разлюбезная Наталья Алексевна? – без предисловий и обиняков вроде бы ласково спросил хозяин, усадив Шелихову на диванчик возле низкого столика и грузно опустившись рядом.

Она ласковости не поверила, но виду не подала.

Слуга принес на серебряном подносе две рюмки золотистого напитка и ароматный кофий в китайских чашечках с блюдцами и маленькими позолоченными ложечками. В серебряной сахарнице горкой возвышался мелко колотый сахар.

Хозяин поднял хрустальную рюмку, приглашая. Чокнулись, пригубили сладко-жгучей жидкости, глотнули, запивая, крепко заваренного кофия.

Мыльников вопрошающе глянул из-под кустистых бровей – светлые глаза были как обтаявшие льдинки. Наталья внутренне поежилась, но – делать нечего, надо решаться.

– На поклон я пришла, батюшка, – потупилась Шелихова, вполне естественно залившись краской смущения, отчего недоверчивый купец даже крякнул и невольно расслабился.

Выслушав предложение наследницы немалого капитала, помолчал, покачивая лохматой головой, видимо, прокручивая мысленно возможные последствия, потом вновь приглашающе поднял рюмку: