– И кто же этот ловкач?

– Купец каргопольский Баранов, почетный член Вольного экономического общества…

– И за каким, спрашивается, хреном столь успешному купцу иттить в приказчики, да еще и ехать в даль кромешную? – усомнился Иван Илларионович.

– Дак он и не хочет. Пока не хочет… – хохотнул Григорий Иванович. И тут же посерьезнел, глянул с острым и даже хищным прищуром: – Только сдается мне, что компания его вскорости прогорит, и Александр Андреич свет Баранов примет мое предложение.

– А ежели не прогорит?

– Поможем.

– Ну ты и гусь, Григорий! – Голиков и сам горазд на всякие хитроумные уловки, но такие подножки были ему как-то не по душе. А Шелихов на его укоризну лишь ухмыльнулся. – Позволь, позволь, а как же Евстратий Иванович? Его куда? Ты ж сам его два года как от Панова переманил?

– Деларов не пропадет. Вернется на свою шхуну. Семь лет водил «Святого Алексея» и еще поводит. Слабоват он для обуздания конкурентов. Слабоват! Там ведь и в людей стрелять приходится, и приказы жестокие отдавать.

– А Баранов сможет?

– Он – сможет!

Июль 1795 года

– Григорий Иваныч, тут к вам курьер с презентом от господина Демидова. – Голос лакея Тимошки подрагивал, и сам он из боязни едва не приседал: у хозяина в разгаре праздник – дочка старшая, четырнадцатилетняя Анюта, шутка ли, дворянкою стала, обвенчана с сыном председателя губернского суда, подполковником лейб-гвардии Измайловского полка в отставке Николаем Петровичем Резановым, – а тут какой-то курьер с презентом, можно и по шее ни за что ни про что схлопотать.

– От Демидова? Николая Никитича? Веди его сюда! – Шелихов обнял за плечи сидящего рядом красавца лейб-гвардейца. – Вишь, Николай Петрович, какие люди нам презенты шлют? Действительный камергер двора Ея Величества уважение оказывает!

Говоря, Григорий Иванович обвел быстрым взглядом гостиную залу, заставленную столами с яствами и напитками – и то и другое весьма энергически поглощалось гостями, среди которых были главы всех именитых иркутских семейств; задержался на молодом великоустюжском купце Михайле Булдакове, который любезничал с дочкой Авдотьей (подумал: вот еще один жених; жаль, наследника нет, сын Мишатка во младенчестве помер, но теперь надежда заимелась, что девки не подкачают); улыбнулся свату Петру Гавриловичу Резанову, а заодно и сидящей рядом с ним своей супруге, верной Натальюшке (как-никак два десятка лет рядом, бок о бок, и не только в постели, а и во всех походах и делах, первая русская женщина в Америке, основательница первой школы для алеутов, сама же их и учила…); успел ободряюще подмигнуть новобрачной, дитятку любимому, рожденному на диком Командорском острове в первую зимовку по пути в Америку, и снова обернулся ликом к Николаю Петровичу.

– Подумаешь, камергер! – слегка заплетающимся языком отвечал зять. – Я, Григорий Иваныч, в его годы отвечал за безопасность государыни в путешествии в Тавриду и вполне мог стать ее другом сердешным… – Последние слова Резанов произнес почти шепотом, с придыханием и в избытке почтительности уронил слезу на бархатный камзол тестя.

– Ну и дурак, что не стал, – неожиданно рубанул Шелихов. – С твоим-то умом мог бы большие пользы принести матушке-государыне.

– Но тогда бы я не встретил Анечку, солнышко мое… – Николай Петрович подхватил за локоток легкую ручку сидящей рядом раскрасневшейся юной жены, другой рукой взялся за пальчики и начал их по порядку целовать. Анна Григорьевна восторженно глянула на отца и приложилась губами к затылку мужа.

– Как знать! – пробормотал в спину зятю Шелихов. – Прислал же тебя Зубов ревизовать нашу компанию… Ну да ладно, вон курьер явился, потом договорим.