– А мало ли в походе сем награбили они?

Великий князь отмахнулся с досадой:

– Баю тобе, весьма надобен мне Даниар. Угоди ему подарком. Днесь приготовь все.

Постучав, вошел дьяк Курицын и, поклонясь, молвил:

– Будь здрав, государь, дошел по приказу твоему.

– И ты будь здрав, садись, Федор Василич. Сей часец указал яз Митрию Володимирычу, какие дары готовить Даниару: на полсотню московских рублев седло с убором, да шубу, да полсотню рублев серебром в отвес.

– В самый раз, государь, – заметил Курицын, – в самый раз.

Государь усмехнулся и спросил:

– А Бородатого звал?

– Вборзе придет он.

В дверь постучал кто-то.

– Степан Тимофеич! – молвил Курицын и, поспешно отворив дверь, впустил дьяка Бородатого.

Тот поздоровался с великим князем и прочими, а Ховрин, поклонившись Ивану Васильевичу, спросил:

– Прикажешь, государь, идти, дабы нарядить все для царевича?

– Иди с Богом, – ответил великий князь, – да не забудь две книги сии, что яз из Новагорода привез. Уложи их в малый ковчежец, что при казне моей…

Когда началась дума у великого князя, дьяк Курицын сказал:

– Вести есть от иноземных купцов. Сказывают они: посылает-де папа Павел посла к тобе, государь, с открытыми листами и опасными грамотами для бояр твоих. Кого пожелаешь, тех и впишешь в листы, дабы ехали они за царевной в Рым.

– Когда ж сей посол едет? – спросил Иван Васильевич.

– Фрязины наши бают, государь, посол рымский уж в Венеции. Гостит там у дуки венецейского Николы Трона.

Великий князь усмехнулся и, ничего не сказав, обернулся к дьяку Бородатому:

– А какие у тобя, Степан Тимофеич, вести есть?

– Из Новагорода вести, государь. Бают там, покарал Господь новгородских людей, что в осаде были в ратное-то время. Сентября второго множество людей с женами и детьми пошли из Новагорода в родные места на судах великих. Всего судов-то было числом сто и восемьдесят, а на каждом судне по пятьдесят и более человек. На середине же Ильмень-озера, над самой пучиной его, подули вдруг ветры великие, потопили все суда со всеми людьми и товарами их.

– На все воля Божья, – перекрестясь, молвил великий князь. – Господь людей карает и милует по воле Своей. Какие еще вести есть?

– Новгородцы бают, государь, что вернулся от хана Ахмата и Большой Орды посол короля Казимира татарин его служилый Кирей Кривой вместе с послом Ахматовым. Год у собя держал Ахмат Кирея за наши подарки. Ныне же он повествовал, бают, королю, что вборзе на нас пойдет, и Казимир бы на коня воссел: яз-де с одной стороны, а ты-де – с другой враз на Москву падем. Король же Казимир в сию пору заратился с Угорской землей, хочет там сына своего королем посадить.

Иван Васильевич сухо рассмеялся.

– У них всегда так будет, – со злой улыбкой сказал он, – хвост вытащат – нос увязнет, нос вытащат – хвост увязнет. А мы им и хвост и нос оторвем.

Наступило молчание. Великий князь, нахмуря брови, усиленно думал о чем-то, и дьяки не смели слова сказать.

– Мыслю яз, – наконец вымолвил сурово Иван Васильевич, – пиры-то пора нам кончать. Непрестанно мы меж двух огней. Наперво, яз мыслю, крепче надобно руки связать Казимиру польскому и немцам, которые в папском латыньстве. Для сего надобно дружбу Менглы-Гирея укрепить, дабы Литву и Польшу злее грыз. Папу же блазнить тем, якобы пристанем к походу его против султана турского. Дружба сия с папой – и другое блазнение его, что в ересь впадем мы Исидорову. Для сего блазнения пошлем за царевной Ивана Фрязина, гораздого на всякую лесть ради корысти своей. Тогда не государь московский, а круль польский меж двух огней будет.

Великий князь замолчал, а дьяки радостно одобрили сказанное государем.