Отец побледнел – нехороший знак, с ним не так давно это было, когда рано утром, на заре, приехала Катрин, отчего-то заплаканная, одетая с несвойственной ей небрежностью, и принесла новость – ее муж арестован по смутному делу, какие-то тайные общества, заговоры и военные перевороты, которые тот якобы готовил. Она объяснила все это отцу сдавленным голосом, до конца не изменяя себе – сильной и решительной, знающей, что она хочет от себя и от других, истинной grande-mere, старшей сестрой и правой рукой обоих родителей. И потом, когда она сказала: «И князь, он же тоже…» – maman зашикала на нее, указывая глазами на Мари, а отец был вынужден привалиться к стене, и лицо его было столь же мертвенно-бледным, как и сейчас. Признак того, что ответ на нынешний вопрос Мари окажется утвердительным. Она глубоко вздохнула, готовая принимать судьбу. О чем-то таком она могла догадаться. Значит, Александр был не столь уж неправ в своих фантастических историях. Муж действительно собирал отряд для начала войны за освобождение Греции от турецкого ига, вместе со всеми прочими. И его разоблачили, выдали, тайно казнили, что-то сделали с телом…

– Его убили в Молдавии? – более тихо произнесла княгиня, догадываясь, что вопрос в этот раз риторический.

– Не надо, – выдавил из себя отец. – Тебе не стоит знать о том… Кто тебе такое сказал?

Гнев поднялся в душе у девушки. Жаркий и всепоглощающий. Почему ей ничего не сказали своевременно? Что за заговор молчания? А она-то молилась за Сержа как за живого… И писала ему, как живому, надеясь на ответы. Что сталось все-таки с этими письмами – лучше не думать… Но все молчали – боясь, что она снова заболеет, боясь, что их жизнь, налаженная и уравновешенная, снова изменится на долгие недели, что она, Мари, снова создаст им всем неудобства некстати, как уже создала три месяца тому назад, вздумав рожать ребенка именно тогда, когда доктор застрял в дороге, когда кругом, в этой деревне, нет никого, кто бы смог помочь принять младенца, когда мороз залепил окна, а дома толком не топлено. Ее закрывают, зажимают, боясь срыва, боясь ее саму, и умалчивают правду.

– Папа, я сильная, – проговорила Мари, стараясь голосом не выдавать своего возмущения – но это у нее получалось из рук вон скверно. – Самое страшное уже случилось – к чему молчать?

– Ты не понимаешь, – генерал Раевский, совладав с собственной давящей болью в груди и головокружением, последнее время уже не пугавшими его, взглянул в глаза дочери, две черных провала, и заметил, что слишком она похожа на свою мать – как и большинство его детей, в которых его черты словно растворялись без остатка, никак себя не проявляя. – С твоим мужем случилось то же самое, что и с Катиным Михаилом. Его арестовали и доставили в Петербург.

Мари посмотрела на отца недоверчиво. Внутри нее еще держалось недоверие к его словам. Арест… «Пестель арестован» – и жар камина, и бумаги, превращающиеся в пепел, и отъезд. Раз Пестель – друг и сослуживец мужа, то это значит, что и муж причастен, да и Михаил – тоже друг, мало того, что родня. Словно молния, зажегшая сухой ствол дерева, заставила пылать весь лес…

– За что? – только и проронила Маша.

– Мне и самому хочется это знать, – Раевский намеренно умолчал, что ему всегда было известно, за что осуждены его зятья. – Происшествие в Петербурге при переприсяге, раскрыли некий заговор, стоявший за этим происшествием, туда втянут был, помимо всех прочих, твой муж.

Так значит вот что стояло за его продолжительными отлучками. За его рассеянностью и невниманием. За его внезапными вспышками и попытками уклониться от откровенных разговоров. Заговор.