Бабку будить не решился. Ещё ненароком сглазит – «прокудакает», и всё дело насмарку. Спустил с цепи, прибитой к просторной конуре, верного пса, звучно в тишине щёлкнув пружинкой мусатика с вертушком. И, поправив кольцо на ошейнике собаки, подпоясался патронташем на ремне. Взвалил рюкзак на старческие худые плечи. Пристроил на правое плечо ружьишко. А свободные руки занял топором и пилой. Впрочем, первый скоро засунул рукоятью спереди за ремень – по-рязански. От этого Рязань косопузой и зовут!

Хлопоча, чуть было не забыл главного – курева. Хорошо самосад рядом на печи сушится. Но через силу отказался и от табака. Нащупал свежую, ещё не высушенную путём лещину в хлопчатобумажном бабкином чулке в рубчик и ссыпал пару горстей орехов в карман – от нервов – вместо «курятины»! Нашарил здесь же выпавшую ночью из кармана заветную трубку и заботливо сунул в печурку. Прикинул: «Таперича вроде бы всё». Присел по старинному обычаю на минутку перед дальней дорогой на рассохшийся табурет, который стоял у порога. Поднял приставленную к голбцу – припечи, со ступеньками для всхода на печь, – предательски взвизгнувшую музыкой пилу. Но глухой супруге хоть «пожар!» на ухо ори. Осторожно, чтобы не скрипнули половицы и давно не смазанные проржавелые от времени петли двери, выскользнул во двор.

– Айда, Букетик, пошли.

Попрощались с дедом лишь мелодично притворённая калитка с неправильно прибитой на счастье подковой (вверх ногами), чтобы сыпались деньги, да соседский петух, охранявший от ястреба свой выводок. Дед ещё раз оглянулся на избу. Как бы мысленно попрощавшись с убогим жильём и старухой, Митяй, крадясь, через проулок спешно завосьмерил – «руболь двадцать – руболь двадцать» – к видневшейся вдали опушке леса своей неторопливой, немного косолапой, прямо-таки медвежьей походкой, сминая траву вдоль тропы и оставляя характерные следы носками вовнутрь, а пятками врозь на пыли дорожки. Через заулок – это чтоб баба с пустым ведром не повстречалась. Со стороны старичок своим обличием: высоким ростом, курчавой бородой, чистого неба голубизны глазами, особенной поступью (прихрамывал «рубль двадцать») – сам напоминал снежного человека! Ему бы ещё волосы длиннее да скинуть нехитрую одежонку: мало ношенный «макинтош» (так он звал морской китель без погон с блестящими морскими пуговицами в якорях), стёганые штаны и лапти да кепи с пипочкой на макушке, а также поклажу – и можно идти сдаваться властям! Благо росточком-то вышел почти с медведя.

Здесь на воле всею своею прытью ерепенилось, не даваясь под власть осени, бабье лето. Толклась к теплу какая-то мошкара, тенёта летала от ветра. На деревьях бора видневшиеся издали зелёные листья кое-где начинали стойко багроветь или желтеть, выделяясь подпалинами и оспинками. Постепенно, не сразу жухли цветы и теряли расцветку и буйность травы. Сыпалась оземь последняя лещина, которую прятали в норки полёвки и в дупла белки. Оранжевели на солнце кисти ягод рябины, украшавшие молоденькие, нежные деревца. Ягоды калины ещё сильно горчили, а сизая ежевика, которую дед щипал двумя толстыми пальцами, сверху в пятнышках неопасного кожного рака, по пути встречалась всё чаще и чаще. Лишь мелкий валежник похрустывал под новыми красными – из шкуры молодого вяза – выходными дедовскими лаптями. Да прошлогодняя листва, истолчённая в труху, «топила» ступни деда в начавшейся лесной стёжке, путая путь. Но цепкие, совсем не старческие глаза старика разве на мякине, как воробья, проведёшь? Дед не по-старчески весьма памятлив и помнит даже, где ступнуть лаптем и не замочить онуч! Спугивая в застоявшиеся лужи тритончиков и лягух среди ряски и тины, с запахом старости, дед Митя наконец-то вышел к болоту, где в самой середине виднелся остров в кустарях. Не зря йети оценил здешнюю неописуемую красоту. Букет звонким лаем вспугнул гревшегося ужика. Собака ищет грибы. Путает лишь осиновые с мухоморами и зовёт деда лаем. «Переговариваться» с другими собаками лаем он смолоду не приучен. Присев на неживую уже берёзку, верно поваленную когда-то бурей, дед Митяй приставил к колену пилу, достал деревянный коробок с космическим кораблём в зелёном цвете на этикетке. Он кстати оказался в «макинтоше» с нюхательным табачком. Вдохнул остатки табачной пыли и несколько раз подряд громогласно чихнул. Наполеоновские планы снова внедрились в его протрезвевшую за два дня голову. Привстав с бурелома и без шума сняв с натруженного плеча ружьецо, затем надоевший рюкзак, искатель приключений, изрядно проголодавшийся за истекшие километры пути, решил наверстать упущенное и перекусить. Ломоть домашнего хлебца, душистого, с салом от пуза свиньи (так называемой «чивирёской»), купленного старухой в городе на рынке, пара картох в мундире и головка лука быстро утолили голод. С заботой о ночлеге к вечеру был сооружён «салаш» из соснового лапника и сухой осоки. Всё это Митрий нарубил штыком от австрийской винтовки «манлихер», принесённым с войны, наборную рукоять к которому подсказал сделать из стальной трубки с резьбой и разноцветного плексигласа местный зэк, вернувшийся из мест не столь отдаленных. Букет облюбовал себе место под шаткими нарами, сделанными дедом из тонких берёзовых жёрдочек, срубленных уже топором. Суеверный дед смастерил временное жилище вдали от троп, чтобы не пересечь следов снежного человека. Солнце село так быстро, что человек и четвероногий друг этого не заметили. Сладкий сон на сытый желудок мгновенно сморил дедушку.