– Можно узнать, что ты делаешь? – заревела она, резко отбрасывая накидку и корчась от боли, которая пронзила ее насквозь.

– О, ты здесь? А я и не знала, – делая невинное лицо, проговорила Ветерок. – Ты же вечно меня бросаешь.

– Нечем заняться?

– Ты про себя? Это ж ты в постели валяешься не я, – тон у Ветерка был откровенно издевательский, и Сьерре хотелось ее придушить.

– Уйди отсюда!

– Я не хочу. Это моя хижина.

– Не твоя, а моя. Я здесь старшая! – прорычала Сьерра и преодолевая жгучую боль, встала на ноги.

Ветерок сдвинула брови и противно надула губы.

– Хижина принадлежит нам обеим. А он был и моим отцом тоже. И любил меня не меньше тебя.

Не в состоянии больше сдерживать боль, Сьерра рухнула спиной на кровать. Ветерок подняла брови и с раздражающим беспокойством бросилась к сестре.

– Сьерра! Ты ранена! Не волнуйся, я смогу позаботиться о тебе.

Раненая ликантропка хотела было рассмеяться этой дурочке в лицо, но смех застрял у нее в горле, и единственное, что она смогла, – это пронзить ее взглядом, полным злобы и презрения. Больше всего на свете ей сейчас хотелось бы порвать ту связь, которая делала их сестрами, уничтожить их общие воспоминания и заставить ее убраться из своей жизни раз и навсегда.

– Оставь меня в покое, – медленно проговорила она и снова накрылась одеялом с головой. Если бы кости Сьерры могли кричать, их крик, наверное, и на небе бы услышали. Так ей было больно. – Мне наплевать, любил тебя отец или нет. Он умер. А я тебя никогда не любила!

– Это неправда!

– Я никогда по-настоящему не заботилась о тебе, Ветерок. Никогда. И не собиралась этого делать, – в словах Сьерры сквозили холод и желчь. – Уходи, очень тебя прошу.

– А вот возьму и уйду! И ты будешь в этом виновата!

– Хватит мне угрожать. Уйди! Сделай хоть что-нибудь. Уйди и больше не возвращайся!

Дав волю своей ярости, Сьерра чувствовала себя так, будто наконец-то вытащила лезвие, которое давно и глубоко сидело в ране. Небывалая легкость, а потом пустота. Голова была такой тяжелой, словно череп набили свинцом. Боль перешла в тупое онемение. Ликантропка прикрыла глаза, и сон, которому она не могла или не хотела сопротивляться, унес ее в иные миры.

Когда она проснулась, стояла глубокая ночь, а ее раны почти зажили. Кожа была в синяках и пульсировала, но она явно шла на поправку, о чем можно было судить по голоду, который сковал ее внутренности. Сьерра, кряхтя, поднялась и, стараясь не производить шума, направилась в угол, где хранились зерна, хлеб и вяленое мясо.

У нее было странное ощущение, что эти раны и этот странный лихлорадочный голод не имели к ней никакого отношения. Будто ее тело было чем-то отдельным, чужим.

Она с усердием жевала мясо, будто вымещая в этом куске остатки своей злости и разочарования, когда вдруг почувствовала отсутствие чего-то или кого-то. Ветерок! Во рту у Сьерры пересохло, мясо колом встало в глотке. Подкатила тошнота. Стало холодно. Сьерра завернулась в одеяло и принялась обдумывать произошедшее. Ветерок была, конечно, дурочкой, но не настолько же отмороженной, чтобы и правда уйти насовсем. Наверное, болтается по хижинам своих друзей. С другой стороны, какое это имело значение для нее, для Сьерры? Она ведь не лгала, когда говорила, что хочет, чтобы ее не было. То, что испытывала Сьерра, не было чувством вины. Но волнение не давало ей покоя и острыми шипами кололо под кожей. Хотела она этого или нет, но Ветерок была ее ответственностью, и ее долгом было следить за ней. Когда отец был жив, он часто говорил, что они с сестрой – потомки Фернера, любимого воина богини Селены, для которого долг был превыше всего на свете. Да, Ветерок была для нее не более чем обузой. Но случись с ней что, винить будут ее, Сьерру. Что не выполнила свой долг. Что опорочила честь предков.