– Давать приличный хлеб. Закатите скандал в министерстве! Берите в долг за счет Управления юстиции, все равно, по уставу люди должны получать достаточное питание.

– Еще бы! – желчно усмехнулся директор. – Я должен рисковать головой и шкурой, чтобы господа правонарушители получали хороший стол. А за стенами тюрьмы неповинный народ пускай голодает, да?

Но на господина Кастнера ирония и горечь не действуют. Он увидел человека в арестантской одежде, натирающего пол в коридоре; неожиданно приветливым голосом он крикнул:

– Эй, вы, слышите вы там! Будьте любезны, как ваша фамилия?

– Либшнер.

– Послушайте, господин Либшнер, скажите мне честно: какой здесь харч? В особенности хлеб?

Заключенный быстро переводит глаза с директора на чернявого господина в штатском и соображает, что хотят от него услышать. Как знать, может быть, неизвестный явился от прокуратуры, дашь волю языку, так еще нарвешься. Он склонился к осторожности:

– Харч какой? Мне по вкусу.

– Ах, господин Либшнер, – возразил репортер, которому было не впервой говорить с заключенным. – Я от газеты, передо мной вы можете говорить не стесняясь. На вас не наложат взыскания, если вы скажете откровенно. За этим мы проследим. Так что же тут вышло с хлебом нынче утром?

– Прошу меня извинить! – закричал директор, бледный от бешенства. – Это уже прямое подстрекательство…

– Не будьте смешны! – рявкнул Кастнер. – Какое же тут подстрекательство, если я предлагаю человеку говорить правду? Высказывайтесь свободно, без стеснения – я Кастнер, от концерна социал-демократической печати, вы всегда можете мне написать…

Но заключенный уже принял решение.

– Есть такие, что всегда фыркают, – сказал он, преданно глядя в глаза репортеру. – Хлеб как хлеб, я его ем с удовольствием. Те, кто здесь всех громче кричит, те на воле сухую корку грызли да ходили с голой задницей.

– Так, – сказал репортер Кастнер, наморщив лоб и явно недовольный, тогда как директор вздохнул свободней. – Так!.. За что сидите?

– Аферист, – ответил господин Либшнер. – И потом тут будут направляться команды для уборки хлеба; мы будем получать табаку и мяса сколько душе угодно…

– Благодарю! – сказал коротко репортер. И обратившись к директору: Пойдем дальше? Я хотел бы заглянуть еще в одну камеру. Что такое уборщики из арестантов, мы знаем – и знаем цену их вранью. Все они боятся потерять тепленькое местечко… К тому же аферист… Аферист и сутенер – последняя мразь, им доверять нельзя!

– Поначалу вы как будто придавали большое значение словам этого афериста, господин Кастнер… – Директор улыбнулся в свою белокурую бороду.

Репортер не видел и не слышал.

– И потом, что это за уборочные команды! Выполнять на крупных аграриев адову работу, которой гнушаются даже жнецы поляки. За нищенскую плату! Это ваше изобретенье?

– Отнюдь нет, – ласково сказал директор. – Отнюдь нет. Постановление вашего товарища по партии в прусском министерстве юстиции, господин Кастнер…

– Фрау Туман, – сказала на кухне Петра квартирной хозяйке, застегнув сверху донизу ветхое пальтецо и не подумав даже о своей соседке по коридору, о спившейся с круга Иде с Александерплац, или Иде-аристократке, которая сидела у кухонного стола и макала в кофе с молоком хорошенькие, глазированные крендельки, – фрау Туман, не могу я чем-нибудь вам помочь по хозяйству?

– Господи боже мой, девочка! – вздохнула мадам Горшок, склонившись над раковиной. – Что ты мне городишь насчет помощи? Ты хочешь следить по часам, не пора ли ему вернуться? Или живот подвело?

– И то и другое, – сказала Ида своим глухим, скрипучим от водки голосом и с присвистом всосала через кусок сахара глоток кофе.