– Хорошие книги. Ты много читаешь?..

Но фон Цекке все же не настолько глуп. Он сердечно рассмеялся:

– Чтобы я да читал?! Ты все тот же шутник! Ждешь, что я отвечу «да», и тогда ты станешь у меня допытываться, что там у Ницше написано! – Его лицо вдруг изменилось, сделалось задумчивым. – Я полагаю, это разумное помещение капитала. Сафьяновые переплеты. Надо же подумать о том, чтобы помещать деньги в солидные ценности. Я в книгах ничего не смыслю – с сальварсаном было проще. Но у меня есть один студентик, я с ним консультируюсь… – Он на минуту задумался, должно быть, о том, стоит ли его студентик тех денег, какие он ему платит. Потом спросил: – Ну… а как картины?

Но Пагель не поддается. Он показывает на стоящие тут же статуэтки: фигуры апостолов, мадонна с младенцем, распятие, два снятия с креста.

– Ты собираешь и средневековую деревянную скульптуру?

Цекке делает скорбное лицо.

– Не собираю, нет. Помещаю деньги. Но не знаю почему – а меня это как-то забавляет. Вот посмотри на паренька с ключом… правильно, святой Петр… Мне его прислали из Вюрцбурга. Я не знаю, я в этом не смыслю, кажется, ничего особенного, ничего такого… импозантного – но мне нравится. А этот подсвечник в виде ангела… рука, наверно, приделана, как ты думаешь, меня надули?..

Вольфганг Пагель смотрит пытливо на Цекке. Цекке мал ростом, ему всего двадцать четыре или двадцать пять лет, а он уже кругленький, и лоб у него высокий за счет лысины. Брюнет… Все это не нравится Вольфгангу. Не нравится ему и то, что господин Цекке находит вкус в деревянных статуэтках и что картины его, по-видимому, волнуют. Цекке – вульгарный спекулянт и больше ничего, и должен оставаться таковым. В нем интерес к искусству только смешит и возмущает. Но больше всего возмущает Вольфа, что у этого преображенного Цекке он вынужден просить денег. Тот, пожалуй, способен дать их ему приличия ради!.. Нет, Цекке, конечно, спекулянт и должен оставаться таковым, и если он дает деньги взаймы, то должен брать за них ростовщический процент, а иначе Вольфганг не желает иметь с ним дела! От такого Цекке он не примет денег в подарок!

Итак, Пагель неодобрительно смотрит на ангела со свечой.

– Значит, теперь пошли ангелы, – говорит он, – красотками из варьете ты больше не торгуешь?..

По тому, как Цекке реагирует, Пагель сразу видит, что зашел слишком далеко, что допустил роковую ошибку. Они уже не в школе, где полагалось сносить любую фамильярность, где она принималась как своего рода удаль. У Цекке побелел нос – Пагелю это знакомо с прежних времен – между тем как лицо осталось багрово-красным.

Но если фон Цекке так и не научился читать книги, то владеть собой он научился (и в этом даст Пагелю сто очков вперед). Он словно бы и не слышал. Медленно ставит он подсвечник на место, задумчиво проводит пальцем по несомненно приделанной руке и говорит:

– Н-да, картины. У вас дома должны быть очень недурные вещи – полотна твоего отца.

«Ага! Вот чего тебе нужно!» – с глубоким удовлетворением думает Пагель. А вслух говорит:

– Да, правда, там кое-что еще осталось очень неплохое.

– Я знаю, – говорит Цекке, наливает еще по стакану, сперва Пагелю, потом себе. Он усаживается поудобней в кресле.

– Так что, если тебе когда-нибудь понадобятся деньги… ты видишь, я покупаю картины…

Это был удар, первый ответ на его дерзость, но Пагель и виду не подал.

– Я не думаю, чтоб мы сейчас продавали.

– В таком случае ты не совсем осведомлен, – улыбается ему любезно Цекке. – Еще в прошлом месяце твоя мать продала в Англию, в Глазговскую галерею, «Осенние деревья». Ну, за твое здоровье! – Он выпил, снова самодовольно откинулся в кресле и бросил безобидно: – Вполне естественно! В конце концов на какие же средства жить старой женщине? То, что у нее было в бумагах, превратилось сегодня в мусор.