Операция была невероятно проста и элегантна. При чем тут я? Разве это я взвинтил цены на акции? На самом-то деле я, конечно, и был основным продавцом. Я продал другим брокерским фирмам достаточное количество ценных бумаг, чтобы им было чем промочить горлышко, и поэтому они и дальше будут манипулировать новыми выпусками моих акций – но, с другой стороны, я продал им не так много, чтобы быть не в состоянии выкупить все обратно в конце торгов. Установить такой баланс было нелегко, однако тот простой факт, что цены на акции «Стив Мэдден Шуз» взвинчивали другие брокерские фирмы, давал мне возможность прибегнуть в общении с Комиссией по ценным бумагам и биржам к «правдоподобному отрицанию». И когда они через месяц после всех этих событий судебным решением затребовали информацию о моих сделках, чтобы установить, что же произошло в первые минуты после открытия торгов, то увидели только, что цены на акции «Стив Мэдден Шуз» взвинчивали брокерские фирмы по всей Америке. И больше ничего.

Выходя из операционной комнаты, я велел Стиву ни при каких обстоятельствах не позволять цене упасть ниже 18 долларов. Нехорошо обижать всех брокеров с Уолл-стрит после того, как они столь любезно манипулировали моими акциями – в моих же интересах.

Торги закончились, и новость о том, что активнее всего по всей Америке, а значит, и по всему миру торговались акции «Стив Мэдден Шуз», прошла в новостях «Доу-Джонса», так что об этом точно все узнали. Весь мир! Ну мы и нахалы! Чистой воды нахалы!

Да-да, «Стрэттон-Окмонт» обладала кое-какой властью! Вернее сказать, «Стрэттон-Окмонт» сама и была этой властью, а я, глава компании, восседал на самой ее вершине. Я чувствовал власть всем своим нутром, ее вибрации отдавались мне в сердце, в мозг, в печень и чресла. Более восьми миллионов акций перешли из рук в руки, торги закрылись при цене чуть меньше 19 долларов за лот, то есть за день цена бумаг выросла на пятьсот процентов. Это был самый большой процентный рост на бирже NASDAQ, на Нью-Йоркской фондовой бирже, на Американской фондовой, да и на всех других фондовых биржах мира. Да, всего мира – начиная с погребенной в норвежских снегах биржи в Осло и дальше на юг – до Австралийской фондовой биржи в Сиднее, прямо в кенгурином раю.

А пока что я стоял рядом с телетайпом, небрежно прислонившись к зеркальному окну своего кабинета и скрестив руки на груди. Это была поза мощного воина после победной битвы. Из биржевого зала по-прежнему раздавался мощный рев, но теперь он звучал по-иному. Менее напористо, более спокойно.

Уже почти настало время праздновать. Я засунул правую руку в карман и быстро проверил, не потерял ли я свои шесть таблеточек, не растворились ли они в воздухе. Кваалюд иногда таинственно исчезал. Обычно виной были «друзья», тырившие у меня таблетки, или же я сам был до такой степени под кайфом, что заглатывал их, а потом просто забывал об этом. Это была четвертая и, может быть, самая опасная фаза кайфа – полная амнезия. Первую фазу я называл «этапом иголочек во всем теле», потом наступала фаза «невнятного бормотания», потом фаза «слюни изо рта», ну а затем, конечно, рукой подать до «полной амнезии».

Но на этот раз боги кайфа были милостивы ко мне, и таблетки никуда не исчезли. Я помедлил минутку, поглаживая их кончиками пальцев, что вызывало у меня совершенно иррациональное чувство счастья. Затем я принялся вычислять, когда же мне можно будет их скушать, и решил, что подходящее время наступит в половине пятого вечера, то есть, по моим подсчетам, примерно через двадцать пять минут. Таким образом у меня оставалась четверть часа на вечернее совещание, и тогда будет еще достаточно времени, чтобы взять на себя руководство запланированным на вечер безобразием – бритьем наголо молодой ассистентки.