В объятиях моего волка мне было уютно и тепло. Порой, в дождливую погоду, мы целыми днями нежились лёжа в какой-нибудь норе. А их Альфа находил с завидной лёгкостью. Только мне все сложнее становилось удерживать Альфу от более близких отношений. Я очень боялась разорвать душевную близость между нами, тогда волк остался бы без маяка. А когда связь между нами станет достаточно крепкой, я не понимала.

В поселении старшие волки объясняли молодежи, что они должны почувствовать, чтобы переступить на другую ступень общения с парой. Знал ли Альфа, когда близость со мной не навредит его маяку, я у него спросить не могла. Поэтому я просто не позволяла нашим поцелуям и объятьям перерасти во что-то большее.

Хоть я часто впадала в отчаяние от непонятливости и упрямства волка, но за несколько недель он многому научился. Сейчас Альфа мог более-менее понятно выражать свои мысли, ходить с ровной спиной, прежде чем обернуться волком, снимать одежду, разжигать костёр, готовить.

А я, в свою очередь, научилась доверять ему. Я увидела, что за странным поведением скрывается далеко не глупый человек. Альфа не был недоразвитым, больным или ущербным, просто мой волк оказался особенным: неразговорчивым и немного замкнутым. Он не привык и не умел общаться. Но я привыкла к его постоянному хмурому выражению лица, резкости, дикости, к его рычанию и говорящим взглядам необыкновенных бирюзовых глаз. Я уже нормально воспринимала и наготу волка, когда он возвращался после ночной охоты и долго ходил возле нашей очередной норы, не одеваясь.

Но главное, что мне нравилось в моем волке – это то, что он был заботливым. За три недели нашего шатания по лесу я привыкла к нему, и к тому, что нас во всём мире только двое.

И хоть Альфа не научился говорить, я сама начала его хорошо понимать лишь по нескольким словам.

Так слово «тварь» он употреблял только, если был крайне чем-то недоволен. «Допустимо» говорил в том случае, если его что-то не устраивало, но он готов был с этим мириться. Ожоги от костра он характеризовал словом «допустимо». Вся приготовленная нами в лесу еда обозначалась этим же словом.

А слово «вкусно» у него имело самые различные значения. Этим словом он мог обозначить и горькую траву, и кислую ягоду, и холодную воду, и мед диких пчел, и даже наши поцелуи...

Кроме этих трех слов, Альфа активно употреблял в речи ещё и мое имя, и в зависимости от ситуации делал это разнообразными интонациями.

И больше по собственной воле он слов не употреблял. Я могла заставить его проговаривать новые слова, и он за мной их механически повторял, но оставались или они в его лексическом запасе, я не понимала.

Нежелание моего волка как-то развивать свою речь было моей основной проблемой в лесу в течение трёх недель. Я не могла ни о чем его расспросить, я не знала ни его настоящего имени, ни сколько ему лет, ни откуда он, вообще, взялся.

Но однажды с утра меня стала мучить тянущая боль в пояснице, которая ближе к обеду перешла в тупую нестерпимую боль в животе.

Когда я, сморщившись, присела на корточки, Альфа сер рядом со мной и с заметным беспокойством спросил:

- Ласка?

На этот вопрос мне нечего было ответить.

- Допустимо? - Спросил он следующий раз, когда я отмахнулась от его руки и отказалась подниматься на ноги.

Я пыталась проанализировать, понять, почему мне так больно? Отравиться я не могла, мясо я ела только хорошо обгоревшее на огне, а к сырой воде и лесной зелени мой организм уже должен был приспособиться. Или я, все-таки, отравилась?

- Ласка, допустимо? - Отвлёк меня Альфа. А я и так потеряла терпение от усиливающейся боли.