Лука справился: рассказал ей футбольную байку, как однажды на выезде тиффози ночевали в отеле, и горничная сложила из полотенец лебедей, а благодарные парни на следующий день сложили из окурков слово «спасибо»… и такую спасительную веселую чепуху нес до самой виллы, предпочитая выглядеть просто дураком, чем дураком влюбленным.

Пока что ему удавалось держаться в рамках благоразумия, и все шло довольно неплохо. Бруно не к чему будет придраться.

Главное, чтобы прогулка в Браччано не стала вторым таймом вчерашнего марш-броска через оливковую рощу…

****

«Лебединые крики умолкнут,

Птицы канут в холодный туман,

А на шее могучего волка

Королевский блеснет талисман…»

Малена быстро записала четверостишие, перечитала и покачала головой: нет, не то.

«Ну какой еще королевский талисман на шее у волка?.. Могучего волка… пошлятина. Откуда у меня вообще взялись эти лебеди и волки, это же цыганские песни, а не бретонские баллады… Риццоли меня на смех поднимет».

В глубине души она знала, что не поднимет: во-первых, Энцо нравились такие образы, во-вторых, он обрадовался до небес, узнав, что у нее кое-что есть для альманаха, и ни за что не станет критиковать, чтобы не задуть искру вдохновения. Даже если она принесет ему трактирные куплеты в стиле «Царя всех святых» Белли, он и тогда похвалит, и отправит в печать… Правда, собратья по поэтическому цеху и литературные критики не будут столь деликатны.

«Магдалена Войводич долго молчала – ни одной строчки за два года… и, пожалуй, ей следовало и дальше хранить свой обет молчания. Это, по крайней мере, было стильно, чего не скажешь о ее новом сборнике». – что-нибудь такое непременно напишет ехидный Никколо Бузи в «Книжном обозрении».

А все-таки… четверостишие вышло не таким уж и плохим, и ей самой очень даже нравилось. Похожим размером и с похожим набором образов она когда-то сочиняла письма к Бруно и колыбельные для Лизы.

Малена украдкой взглянула на Луку, уткнувшегося в «Спортивный курьер» (они бродили по городу больше двух часов, прежде чем решили передохнуть и присели за столик уличного кафе). На шее у него висела цепочка с головой волка – футбольный талисман, символ клуба «Рома»; у Бруно была похожая, только с лациальским орлом, и не из серебра, а из белого золота.

«Ну да… вот же он – королевский талисман. Как же я предсказуема!.. Ни одного оригинального образа…» – но рука сама собой потянулась за пером, и записала:

«Римский волк, ты мне вовсе не страшен-

Не страшней, чем ночная гроза.

У подножия замковых башен

Я смотрю тебе прямо в глаза».

Перечитала, вычеркнула последнюю строчку и записала заново:

«Я смотрю в колдовские глаза…»

С такой поправкой звучало интереснее и точнее: «колдовские глаза» бывают у оборотня, а где оборотень – там и цыганка…

«Мммммм… ну тогда, наверное, и в первой строфе нужно написать – римский. „А на шее у римского волка королевский блеснет талисман“. Тогда и начинать нужно иначе… вот… сейчас…»

Она слышала, как в тонком эфире отблески ее чувств сплетаются в образы, а образы распадаются на отдельные слова, как тучи на снежинки… но поймать их, прежде чем они растают, было не так-то просто.

«Я просила дожди о подмоге,

Но туман оказался ревнив.

Повстречался мне волк на дороге

Между замком и рощей олив…

А вокруг – ни костра, ни ограды.

Значит, быть еще худшей беде.

Я – цыганка, мне в Риме не рады,

И не рады, пожалуй, нигде.

У подножия замковых башен

Я смотрю в колдовские глаза:

Римский волк, ты мне вовсе не страшен!

Не страшней, чем ночная гроза.

Лебединые песни умолкнут,

Птицы канут в холодный туман…

А на шее у Римского волка

Королевский блеснет талисман».