****

«Мерседес» прекрасно держал дорогу, и управлять им можно было одной рукой: Лука убедился в этом, едва они выехали за пределы города и встали на трассу. Мотора почти не было слышно, но вся электрика работала без сбоев, коробка не дергала и переключала передачи как часы. Не езда, а наслаждение!

Будь он один, воспользовался бы этим на полную катушку: закурил, врубил погромче стереосистему, какой-нибудь рок – «Скорпионз», «Металлику» или «Пинк Флойд», или новый альбом Джанны (11) и полетел на максимальной скорости, прямо на горизонт, где клубились лиловато-черные облака и полыхала зарницами первая весенняя гроза…

Но у него в салоне сидело двое пассажиров, одна спереди, другой сзади. Малена и Центурион.

Парочка трещала без остановки, как сороки, с того момента, как Бруно вышел из ресторана и коротко поцеловался с женой где-то у передней дверцы; теперь же он нависал над спинкой ее кресла, обнимая подголовник, а она все время оборачивалась, да так «умело», что загораживала Луке боковой обзор.

Потеряв терпение, он грубовато попросил ее не вертеться и постарался напугать:

– А ну-ка, сиди спокойно! Скорость за сотку, резко тормозну – выскользнешь из-под ремней и улетишь под торпеду…

Это было полной чушью, Малена вертелась не так уж сильно, ремни держали надежно, и тормозить резко он не собирался, но, черт побери, она его в самом деле отвлекала, хоть и по другой причине…

Бруно почему-то не одернул наглеца-водителя, загадочно смолчал, и вряд ли из мужской солидарности. По его спокойному лицу, к тому же полускрытому тенью, ничего нельзя было прочесть, и Лука подумал с досадой:

«Косяки мои считает, наверняка… чтобы потом сразу красную карточку влепить.»

Малена смущенно сказала:

– Извини… – и с четверть часа сидела ровно, как примерная школьница, сложив руки на коленях.

Принцу же лучше не стало, потому что муженек и женушка продолжали увлеченно общаться и выглядели полностью поглощенными друг другом, в то время как ему приходилось оставаться безмолвным придатком к баранке, педали газа и тормозу. Да еще против воли слушать супружескую болтовню, ведь затычек для ушей у него не было.

Сперва Бруно рассказывал, как прошел день в офисе – с кем встречался, какие вопросы решал, и непринужденно упоминал то Берлускони, то Ротшильда, то какого-то арабского принца с непроизносимым именем, то Дино Дзоффа, который прислал Центуриону и его папаше приглашение на лациальскую тусовку в клубе… (12)

На этом фоне жалоба Бруно на отца, что из тиранической прихоти (ей-Богу, он так и сказал – «тираническая прихоть!») ссылал сына в Нью-Йорк, показалась Луке легковесной, как фальшивая монета, и столь же уместной, как детская губная гармошка на ревущей трибуне во время дерби.

«Нет, вы только гляньте на этого пижона! Да у тебя, приятель, не жизнь, а сраная светская хроника! Знаменитости вокруг кишмя кишат, сделки на охулиарды лир выпекаются, как горячая пицца, а ты на папашку жалуешься, как малыш пятилетний!»

Принца удивило и немного расстроило, что Малена восприняла нытье благоверного близко к сердцу, сама огорчилась чуть не до слез, да еще стала винить себя в придури свёкра:

– Бруно, у твоего отца и правда есть причины на меня злиться… он сейчас так занят с американским контрактом, да еще этот новый налоговый закон, ты сам говорил, как все сложно стало с инвесторами… он рассчитывает на твою помощь, а тут я, как назло, с этой дурацкой выходкой… еще и в газеты попала… «прославилась»! Конечно, он недоволен, вот только наказать почему-то решил тебя…

Центурион, однако, не позволил ей впасть в самоуничижение, поцеловал в макушку, погладил волосы и принялся ласково утешать, обещая, что управится в Штатах меньше чем за неделю, и в Браччано она не успеет соскучиться… По-честному нужно было записать Бруно очко за ловкость, с какой он убалтывал свою женщину, и как быстро сумел добиться от нее улыбки, но Лука злился, вынужденный не только слышать, но и созерцать подобную интимность. Ощущения были не из приятных, он точно подглядывал в замочную скважину, как слуга за господами.