Журналисты кружили рядом, как стая пираний, все фотографировали и снимали, и кто-нибудь из них то и дело пытался подсунуть диктофон пижону в голубом шарфе, чтобы узнать из первых рук, зачем его жена или любовница средь бела дня бросилась в Тибр.

Пижон, надо отдать ему должное, ни на кого не обращал внимания, от особенно назойливых отмахивался и огрызался – его занимала только девица в черном плаще, и кем бы там она ему не приходилась, он явно был в шоке из-за ее поступка.

Со своего места Лука никак не мог внимательно рассмотреть виновницу всего этого шухера: в глаза бросалась то рука, висящая как плеть, то неловко подвернутая нога, то длинные волосы, насквозь мокрые и спутанные (в том числе и его собственной рукой), а вот лицо все время кто-то загораживал. Не то чтобы Принц ожидал увидеть неземную красотку, и умер бы с горя, так и не увидев, но все же было любопытно, кому он помешал свести счеты с жизнью…

Пока что приходилось довольствоваться созерцанием спины и затылка ее муженька, с уже изрядно поднадоевшим сочетанием белого и голубого. Пижон выглядел как ходячий баннер «я болею за Лацио» и вообще казался смутно знакомым…

«Ну, а что ж… может, мы и встречались на стадионе… или около… просто давненько».

Лука помрачнел и горько усмехнулся: в последней серьезной футбольной драке он участвовал пять лет назад, после нее ему и пришлось досрочно «выйти на пенсию» (4) и заново сесть в тюрьму… Тогда его жизнь изменилась бесповоротно, раз и навсегда, разделилась на «до» и «после» и Катена зазря беспокоился, что он возьмется за старое. Освободившись из заключения, Принц считанные разы был на стадионе, и теперь смотрел матчи по телевизору. Околофутбольные бесчинства и кровавые стычки с лациале, наполи, ювентино остались для него в прошлом, как и многое другое.

И все же этот пижон в бело-голубом был ему знаком, определенно знаком!

Принцу окончательно надоело быть безучастным зрителем и мишенью для фотокамер; он встал и подошел поближе к «Скорой». Слух сейчас же выхватил обрывок разговора двоих газетчиков (видать, из числа особо пронырливых, что в любую дыру влезут без мыла):

– Нет, ничего не сломала, просто ударилась, ну и в шоке, конечно.

– Что ж, повезло синьоре… и синьору Гвиччарди тоже повезло, что не стал вдовцом.

– Да, ужасно было бы… потерять сперва дочь, а потом жену…

«Гвиччарди? Наверное, послышалось…»

Носилки с пострадавшей наконец-то погрузили в машину, и муж собирался залезть следом, чтобы вместе с женой ехать в больницу… но вдруг оглянулся и встретился глазами с Лукой.

«О-па… Не может быть!»

– Принц?.. Корсо?.. Это ты?

Последние сомнения Луки испарились. Перед ним стоял и таращился на него, как на призрак, никто иной, как Бруно Гвиччарди, среди футбольных фанатов Рима известный под прозвищем «Центурион» (5). Глаза у него были такие же голубые, как и шарф, и надо лбом вились светлые волосы, зачесанные и уложенные совершенно по-пижонски. И нос… с небольшой горбинкой… Принц отлично помнил эту горбинку, потому что сам ее и сделал, своим собственным кулаком!

Не собираясь отрицать очевидное, Лука усмехнулся и угрюмо кивнул:

– Да, это я… вот так встреча. Привет, Центурион.

– Синьор Гвиччарди, нам пора! Чем скорее мы попадем в госпиталь, тем лучше! – поторопил Бруно врач, с легкой ноткой осуждения в голосе: мол, ну надо же, супруга вот-вот дух испустит, а муженьку приспичило поболтать…

– Да, доктор. Минуту.

Вместо того, чтобы сесть в машину, Центурион шагнул к Принцу и протянул ему руку:

– Ты спас мою жену. Спасибо.

– Так получилось. – Лука не ожидал благодарности, ответил, что первое на ум пришло, но руку принял и пожал…