Раз на третий ему пришла в голову идея. Для ведра было вырыто углубление в тряпках, а сверху Волк накрывал его одеялом.

Совпало, что маленькая комнатушка (оттого, что была маленькой) была самой теплой в Доме – и эту зиму он зимовал с набиравшимся сил растением.

Уже через месяц окно комнатки загораживал пышный куст. А к весне Волк нашел на нем маленькие нежные бутоны.

Кто сказал, что волки не выращивают цветов?

* * *

Эта зима была теплее прочих и к тому же подходила к концу. Для Волка после удачной охоты снова потекли дни спокойствия в его теплом жилище. Еще неделю можно было спокойно обходиться съестными кореньями или поймать в лесу какого-нибудь зазевавшегося зайчишку или ободрать куропатку, да знай себе почитывать книги в библиотеке.

Надо сказать, с тех пор как зверь нашел Дом, охотиться стало сложнее. С каждым десятком проведенных в его стенах дней, с каждой страницей прочитанных книг – как каплями, переполняющими его душу, он начинал понимать мир немного иначе. Мог лежать, наблюдая за игрой зайцев (совсем, надо сказать, оборзевших) на полянке и, если желудок не был звеняще пуст, не видеть в них вовсе никакой добычи.

Загоняя жертву в слаженном беге с другими волками, Волк иногда отводил глаза в сторону, чувствуя, как страх бьет выбранного ими сегодня на ужин оленя по пяткам. Когда все заканчивалось, он пристраивался есть со стороны толстой оленьей ляжки. Видеть вывернутую в отчаянном рывке голову животного и невидящий глаз с застывшей слезой – превращало аппетит в муку. Зверь ел молча, терзая мясо, разрывая его на волокна и чувствуя легкую тошноту.

Волк объяснял это себе тем, что чем разумнее существо, тем меньше оно расположено к беспорядочной жестокости. А уж если ты достаточно умен, чтобы отличить съестные коренья от бесполезных, – к чему разевать пасть на все что ни попадя? Вскоре у него появилась маленькая, совсем не волчья мечта – перестать ради своего проживания прерывать чьи-то, пусть маленькие, но жизни.

Все живое хочет жить. До крика, до хрипа, до сбитых лап, до последнего вздоха – абсолютно единый порыв.

Лес, конечно, штука сложная – зверь знал, что баланс в нем настроен точнее, чем в человеческих часах. И уж если ты волк – добро пожаловать к столу.

Природа всегда щедра для нас на дары.

Разница только в том, что одни берут с благодарностью, проживая в гармонии, а другие – с видом завоевателей, разрушая и забирая больше, чем нужно.

Природа не определяла волков ко вторым, зверь отнес себя туда сам. Он окончательно перестал чувствовать себя частью этого целого, а отойти в сторону просто так тоже не мог. Но и жестокое правило битвы за жизнь знал, называя его необходимостью. До конца зимы необходимость исчислялась в двух-трех зайцах.

* * *

Однажды утром Волк вышел на крыльцо и понял: весна. Она всегда подкрадывалась незаметно – еще в падающем снеге, совсем как вчера, зверь уже чувствовал ее нюхом и телом. Хотелось быть, любить, жить, а еще гнать и драться, с жаром и насмерть.

Весной Волк всегда уходил. Прикрывал, как мог, неуклюжими лапами деревянную дверь, бежал прочь, в глубину леса. Дожидался, когда первая капель застучит по гниющему дереву его Дома, и уходил.

Где-то там, далеко, лес неизменно менялся – его ждали горы, которые росли к небу, озера, дышащие свободой, сотни неизведанных миров и бескрайних полей. Ветер приносил в его лес запахи трав, тех, что не растут в округе, – и зверь терял покой и сон.

Неизменно, каждой весной, они манили и звали, и Волк хотел только одного – стать частью этой стихии, как лист, гонимый ветром, бежать, не останавливаясь, и спать лишь на сырой земле, как и положено зверю. Уходя, Волк оглядывал Дом. Лес уже подбирался к порогу, оплетая столбики, державшие крышу крыльца. Этой весной лес заберется в сени и поселится там. Волк мечтал однажды вернуться и найти свое жилище не пустым и не мертвым.