– Свидетелей не будет, пока меня тут нет, – заметил я, – с моим приездом объявятся и свидетели и запись найдется на чьем-нибудь телефоне.

– К твоему приезду я уже не буду участковым, – разошелся Васильев, – и не ты, и ни остальные козлы, мне будут не указ.

– Как ты думаешь, кого здесь больше уважают – меня или твое удостоверение.

– Мне плевать на уважение, я здесь – закон.

– Вот из-за таких уродов, как ты, ментов и не любят.

– Чеши языком, сколько хочешь, – подвел итог Васильев, – но следующая встреча может оказаться для тебя последней.

– Застрелишь из табельного? – съязвил я, – Из-за угла, как ты любишь.

– Да я не прочь и голыми руками тебя порешить. Всегда тебя ненавидел. Убить – не убью, а калекой сделаю.

Можно было долго еще вести наш взрослый конструктивный спор, но машинист поезда меня ждать не будет.

– Кстати, забыл сказать, – я постучал ногтями по корпусу телефона, – я записал наш разговор, на всякий случай. Думаю, остальным козлам понравится.

– Чего ты сделал?

– Эпоха hi-tech, и все такое, – процитировал я одного человека.

– Слышь ты… – начал он.

– До встречи, – не очень культурно перервал я его и отключился.

А что тут поделаешь – меня воспитывал колдун, и такого предмета как «этикет» мне не преподавали. Однако, меня заждались.

На ходу кивая Ринатику, я быстрым шагом подошел к Васе.

– Значит так. Передай Кузнечику, что все хорошо, пусть живет долго и счастливо, я так сказал.

– Передам.

– Я бы сам, но ехать надо. Времени нет.

– Понял.

– Отучусь и через пять лет приеду. Ну и навещать буду. И если тут ничего не изменится, и ты в том числе – до свидания и навсегда. Все понял?

– А точно приедешь? – на губах Васи появилась улыбка.

– Слово колдуна.

Я рывком открыл дверь маршрутки, и заскочил внутрь.

– И пожалуйста, зайди ко мне домой…

Лицо Васи выразило сомнение.

– Не бойся, – сообразил я, в чем причина, – теперь можно. Кур похоронить надо.

– Все сделаем в лучшем виде.

Вася стоял, гордо расправив плечи, глаза светились. Мне показалось, что у него все сложится хорошо.

– Не надо в лучшем виде – просто и без почестей, сожги или закопай в лесу.

А то, как бы до смешного не дошло.

Василий улыбнулся и кивнул.

– Извини, – сказал я Ринатику.

– Ничего страшного, но немного надо поднажать.

Маршрутка дернулась с места как ошпаренная. За давно немытым окном замелькали березы, осины и сосны. Поселок остался за спиной, вместе с моим лучшим другом Васильевым. Я аккуратно держал коробку на коленях, как если бы это была хрустальная ваза древнейшей китайской династии.

– Серега, – извиняющимся тоном обратился ко мне Ринатик, – у меня тут дочка приболела. Я попросил Звягинцеву…

– С твоей дочкой уже все хорошо, – я изобразил что-то вроде магического жеста рукой.

Он улыбнулся:

– Спасибо большое.

Слепая вера…

А вдруг?

Выполню ли я свое обещание, данное Васе, который все еще стоял на остановке и энергично махал мне рукой, становясь в размерах все меньше и меньше. Вернусь ли я через пять лет вселять в людей веру и надежду. Сеять доброе и вечное. Глядя на улыбку водителя, я решил не отметать такую возможность, как вариант. Как вариант один из многих. Но сейчас, на ближайшие пять лет, у меня были другие планы.

Хорошие и не очень.

За окном и вправду шел снег, а ветер направлял его, чтобы каждая снежинка легла на свое место. Тимофеев дернул струну, и колыбельная для дочки Васильева закончилась. Новоиспеченный отец посмотрел на друга с удивлением.

– Сам сочинил?