«Вот и отлично», – подумала Майя, решив, что такое загромождение ей только на руку. Чихнула пару раз, поморщилась от стойкого запаха пыли и старой бумаги, и принялась выгружать в самой верхней полки круглые серые клубки и старые платья. Насколько бы надежным ни казалось место для хранения денег, все же лучше не оставлять коробку на виду, а засунуть подальше, для верности.

Нутро у шкафа было глубоким и очень вместительным. Стоя на цыпочках, кончиками пальцев она захватила конец какой-то старой кримпленовой юбки и облегченно вздохнула: наконец-то, полка свободная. Еще раз приподнялась, пошарила рукой, пытаясь дотянуться до внутренней стены шкафа.

Возле самой стены еще что-то лежало. Судя по всему, книга или какой-то толстый журнал. А может быть, тетрадка.

Это показалось ей немного странным: вещи в шкаф укладывала мама, а мама всегда была очень педантична в этом отношении. Книги и журналы имели в шкафу свою собственную, отдельную полку, и ни в коем случае не должны были находиться на полке с вещами и старой шерстью. Это называлось – беспорядок, а беспорядок мама очень не любила и всегда с ним боролась. Если бы на полку с одеждой журнал или тетрадку положила Майя – это было бы другое дело.

Но Майя не имела к этому шкафу никакого отношения. И если бы она положила на полку журнал или тетрадку – мама точно бы это заметила и непременно отругала бы ее, как в детстве, несмотря на то, что Майя давно уже стала взрослой.

Все это было немого странно и интересно. Майя придвинула к шкафу низкую табуретку, забралась на нее и извлекла с верхней полки обыкновенную старую тетрадку толщиной в девяносто шесть листов, в сером клеенчатом переплете. Кажется, несколько таких тетрадей у нее было во время учебы в институте. Наверняка, какие-нибудь лекции по анатомии или психологии, подумала она с некоторым разочарованием. И зачем это, интересно, понадобилось маме хранить в старом шкафу ее институтские лекции? Да еще к тому же прятать их на верхней полке со старой одеждой?

Но тетрадка оказалась совсем не институтской. Майя поняла это сразу же, как только присела на табуретку и открыла первую страницу, исписанную ровным и очень мелким, бисерным почерком. Таким знакомым почерком…

Тетрадка оказалась – маминой.

Прочитав несколько первых предложений, Майя сразу же поняла, что это дневник. Хотя, судя по тому, что даты записей были нигде не проставлены, это был даже не дневник, а воспоминания… Или, может быть даже – рукопись…

Неприятное чувство осознания того, что она делает сейчас что-то недозволенное и неприличное, заставило ее на миг оторваться от исписанной страницы. Но только – на миг. Возможно, если бы первые строки этого странного послания к самой себе оказались бы другими, Майя закрыла бы дневник, справившись с болезненным любопытством.

Но, прочитав эти строчки, она уже не могла остановиться, поняв, что они обращены именно к ней…

Нет, я пишу это не для тебя. И даже не для себя, наверное. Может быть, я пишу это для своей дочери… Для нашей дочери, которая имеет право знать, что была рождена в любви.

Я пишу для нее, но обращаюсь все же – к тебе. Я просто привыкла за долгие годы разговаривать с тобой мысленно. Наверное, в этом все дело.

Ты помнишь тот день, когда мы встретились?

С тех пор сто лет прошло уже, кажется. Может быть, и не сто, а долгих двадцать, но для меня они были – как двадцать длинных, нескончаемых жизней, двадцать мучительных казней, каждую из которых пришлось пережить, перетерпеть до самой последней ее капли, и все-таки снова остаться живой, и снова – без тебя.

С утра было пасмурно, и я расстроилась, увидев серое небо и почерневшую воду. Вода и небо слились воедино на линии горизонта, образовали вокруг замкнутое и давящее пространство. Собирался дождь. Дождь я всегда любила, но в тот день он оказался совсем не кстати. Это был последний день отпуска, в сумке лежал уже обратный билет на поезд, и мне очень хотелось в этот последний день насладиться еще раз солнцем, теплой водой и солеными брызгами.