– Гвен… – Сэм убирает руки с моей талии и берет в ладони мое лицо невероятно нежным жестом, от которого у меня перехватывает дыхание. – Как нам это сделать? Скажи мне. Скажи мне! Как нам защитить от этого детей?

– Не знаю. – Я чувствую, как на глаза наворачиваются слезы, и изо всех сил моргаю, чтобы загнать их обратно. – Может быть, мы не сумеем этого сделать. Может быть, нам придется просто помочь им жить с этим.

– Боже… – выдыхает Сэм. – Я надеюсь, ты ошибаешься. Очень надеюсь.

Он целует меня – нежно и осторожно, но под этой нежностью тлеет уголек страсти. И чуть-чуть отчаяния. Я чувствую это. Мы всегда и неизменно стоим на краю обрыва, под которым зияет глубокая темная пропасть. И сейчас эта пропасть кажется особенно опасной.

– Еда готова, – говорит Сэм. – Настолько нам всем нужно бояться?

– Сильно, – отвечаю я. – Мне нужно, чтобы и ты, и дети были настороже. – Я ненавижу это. Я ненавижу отбирать крошечный кусочек нормальной жизни, который мы выгрызли для детей. Но они должны понимать, что именно может случиться.

Мы накрываем на стол. К ужину у нас курица с розмарином, мое любимое блюдо. Это мило с их стороны. Курица вкусная, бобы приготовлены в самый раз. Салат получился просто мешаниной, но мои дети старались. Однако мне кажется, что никто из нас не чувствует вкуса по-настоящему: мы говорим о возможности того, что отношение к нам со стороны обитателей Стиллхауз-Лейк может стать еще более враждебным. Мы говорим об осторожности, о том, что нужно держаться рядом с друзьями и со взрослыми, которым мы можем доверять. Мы говорим о том, что делать, если что-то пойдет не так. Невеселый, но необходимый разговор.

Дети не возражают. Я вижу мятежную злость Ланни; она как раз вошла в тот возраст, когда хочется расширить рамки своей жизни, а не сужать их. Коннора все это тревожит меньше. Он уже достаточно давно стал замкнутым, и я предполагаю, что в ближайшее время это не изменится.

Однако мне нужно внимательно присматривать за дочерью.

Они просят разрешения уйти, и я позволяю это, хотя их тарелки еще наполовину полны. Мы с Сэмом прибираем кухню; я постоянно проверяю, не забыла ли включить сигнализацию. Он замечает это, но никак не комментирует. Я мою тарелки и передаю ему, он вытирает их и ставит на место. Это происходит в уютном, спокойном молчании, но я все время мысленно возвращаюсь в студию, к тому леденящему ужасу, к тому, как я проиграла бой в прямом эфире. Это все равно что трогать горячую плиту, но я не могу остановиться.

Когда звонит домашний телефон, я почти признательна за возможность отвлечься. Я сохраняю телефонную линию по причинам безопасности. Девять звонков из десяти – это запись чьего-нибудь голоса с мошенническими предложениями, однако стационарный телефон в случае кризиса не так быстро выйдет из строя, как сотовый, – он не зависит от аккумулятора и энергоснабжения дома.

Мне кажется, пусть у нас лучше будет такой запасной вариант.

Тянусь к трубке, потом отдергиваю руку. Номер мне незнаком, поэтому я слушаю, как звонок принимает автоответчик. Старомодный способ, но так я могу сортировать звонки и брать трубку лишь в случае чего-то срочного. Приглушаю звук и собираюсь уйти. Но автоответчик прокручивает мне первые слова, и это приветствие, произнесенное на том конце линии обычным человеческим голосом:

– Э-э… здравствуйте, мне нужно… нужно поговорить с женщиной по имени Гвен Проктор.

Я чувствую, как из желудка поднимается тошнота. Конечно, я получала множество гнусных телефонных звонков. Безымянные чужаки выкрикивали оскорбления, радуясь возможности попинать упавшего. Безымянные мужчины подробно описывали мне свои фантазии о том, как они желают изнасиловать и убить меня или моих детей или всех нас. Жуткие незнакомцы заявляли, что влюбились в меня с первого взгляда и знают, что мы предназначены друг для друга, если только я пойму…