Около двух лет тому назад случилось горе: где-то под Туровом при пожаре погибла семья его дальнего родственника пана Мирославского, с которым у Анджея Ружевича в последнее время сложились особенно близкие отношения. Раньше они почти и не знались, но во многом схожая судьба сблизила двух шляхтичей. В общении они находили отдушину от постоянных невзгод и нависшей угрозы разорения. Откровенно делясь своими мрачными мыслями о настоящем и будущем, они чувствовали себя не такими одинокими в этой невесёлой действительности.

Как и что там у Мирославских получилось, достоверно выяснить не удалось. Было лишь известно, что в глухую ночь при пожаре сгорел их дом, похоронив на своём пепелище хозяев, спившегося взрослого сына и старуху ключницу. Чудом удалось спастись лишь пятнадцатилетней паненке, спавшей в ту роковую ночь во флигельке.

Девушку-сироту вместе с новыми заботами и ответственностью пан Ружевич незамедлительно перевёз в своё имение в Берёзовку. Но ему пришлось ещё несколько раз ездить на Туровщину, чтобы оформить опекунство над паненкой и продать разорённое имение Мирославских. Всё это требовало времени, денег и сил.

Гражина Мирославская – так звали молоденькую паненку – сразу нашла общий язык с дочкой пана Ружевича Марией, и, обнаружив в характерах и взглядах много общего, они легко подружились.

И вот прошла последняя поездка на Туровщину. Дела закончены, бумаги состряпаны, подписи и печати поставлены. Ранним утром пан Ружевич отправился обратно в Берёзовку.

Повозка неспешно катилась по туровской земле. Путь пролегал и через сам Туров.

Как уже отмечалось, в последнее время неудачи были постоянными спутниками пана Ружевича. Вот и в этот раз неприятность не обделила вниманием своего избранника: до дома был неблизкий путь, а лошадь вдруг сильно захромала. Тут уж без человека, разбирающегося в недугах лошадей, не обойтись.

В Турове расспросы привели Ружевича на площадь, кишевшую народом. Где-то здесь находился коновал^>3.

День был ярмарочный, и вокруг стоял привычный гул: горлопанистые торговцы бойко расхваливали свой товар; разносилось ржание, хрюканье, мычание и другие «протесты» попавших в непривычную обстановку домашних животных и птиц. Вокруг всё было заставлено бричками, телегами и колясками с различным товаром. Чего тут только не было! Бондари терялись среди своих дежек, бочек, кадок, всевозможных бочонков. Гончары зазывающе постукивали по глиняным горшкам и тут же подносили их к уху, слушая загадочное гудение. Шорники свысока глядели и на бондарей и на гончаров. Потрясывая в руках украшенными сбруями и похлопывая по новеньким хомутам, они ждали солидных покупателей. Возле даровитых резчиков по дереву народ всегда приостанавливался, но в основном, чтобы просто поглазеть. Были на ярмарке и ткачи с различным полотном, и булочники дразнили всех аппетитным запахом своей выпечки. И хотя настоящих покупателей было не так уж и много, зато шумного люду толпилось как муравьёв в муравейнике.

Среди разношерстной публики нередко встречались и зажиточные люди. Но настоящих шляхтичей или небедных чиновников было совсем мало. Больше прохаживались люди лишь с притязанием на зажиточность: служащие и служивые в потёртых сюртуках и мундирах, бравые подпанки с пустыми карманами да высокомерные паненки в «изысканных» платьях, не раз перекроенных, застиранных и поблёкших от времени.

Народу на ярмарке тьма, но пана Ружевича тогда интересовал лишь один человек – коновал. Найти его не составило большого труда: основной доход коновал имел прямо тут же, на краю базарной площади.