– Кира́й Иш Сентше́г! – вопит он. – Королю отдана лишь половина моей верности. Я должен совершить праведное деяние, во имя истинного бога и во имя Нандора…

– Топор в твои руки вложил король, – осекает капитан, но я вижу, как на миг на его лице вспыхивает что-то похожее на панику. – Ты предал корону.

– А как же она? – Пехти указывает на меня дрожащим пальцем. – Она обесчещивает само имя Ригорзага своей презренной языческой магией.

Капитан коротко смотрит на меня, но я не могу прочитать его взгляд.

– Её судьбу предстоит решать королю.

Подбегают Имре и Фёрко с топорами наготове, у обоих волосы взъерошены со сна.

– Что происходит? – спрашивает Имре.

– Она откусила мне ухо, – скулит Пехти.

– А ты пытался меня убить, – дрожащим голосом напоминаю я.

– Предатель. – Фёрко сплёвывает на землю перед ним. – Ты же знаешь, какие приказы отдал король.

– И я должен исполнять приказы короля, который попирает волю Бога? – Пехти вдруг перестаёт дико, отчаянно вращать глазами. На миг его взгляд становится ясным. Из ошмётков уха струится кровь. – Когда есть другой? Тот, кто наденет корону и будет чествовать Принцепатрия в своём правлении? Нандор…

– Не смей, – слова срываются с губ капитана белым облаком. – Не смей повторять это имя.

Имре сводит брови, но хватка на его топоре не ослабевает.

– Ты знаешь, как карается предательство, Пехти.

Пехти снова плачет и не отвечает.

Капитан переводит взгляд с Фёрко на Имре.

– Подержите его.

Оба Охотника бросаются к Пехти, и он воет. Имре и Фёрко переворачивают его на спину, прижимая руки к земле, заставляя раскинуть их. Я всё смотрю, смотрю, а в моей груди нарастает ужас. Капитан стоит у ног Пехти. Мех на его чёрном шаубе вздыблен. В свете фонаря лицо Пехти блестит от слёз.

Имре коленом прижимает кисть Пехти к земле. Вынув из голенища нож, он достаёт клинок из ножен и суёт рукоять в рот Пехти.

– Закуси, – велит Имре. С удивлением понимаю, что его лицо тоже мокрое.

Я хочу было протестовать, но вспоминаю безумное, чудовищное выражение лица Пехти, когда он прижимал нож к моей коже. И слова умирают прежде, чем я успеваю что-то произнести.

Топор капитана очерчивает аккуратную дугу, опускаясь аккурат под левым плечом Пехти. Стремительный взмах взъерошивает мех его шаубе, но когда лезвие зарывается в землю, мех снова лежит гладко.

Долгое мгновение лес молчит. Фёрко и Имре встают. Капитан поднимает топор; с серповидного лезвия стекает что-то вязкое и чёрное. Сонным вялым движением, словно его только что разбудили, Пехти ёрзает по траве, поднимает голову. Когда поднимается его тело, рука не движется следом.

Вижу белую костяную шишку, выступающую из его плеча, и искалеченную плоть, словно усыпанную драгоценными камнями, алыми, как перезревшие ягоды. Вижу рваные лоскуты кожи, наброшенные на обрубок его руки, вяло развевающиеся на слабом ветру.

Нож выпадает изо рта Пехти. Его крик громче, чем любой звук, который мне доводилось слышать. Мой желудок сжимается, словно кулак. Сгибаюсь пополам, уперевшись ладонями во влажную землю, и меня рвёт.

Пехти рыдает всю ночь, не прекращая. После того как Фёрко прижёг его плечо раскалённым лезвием, Имре перевязал рану полосками мешковины и кожи, и пучками сухих листьев, смоченных живицей. Смотрю на них, сгрудившихся у затухающего костра. Во рту всё ещё стоит привкус желчи. Капитан, стоя над потерянной рукой Пехти, соединяет ладони и шепчет поминальную молитву. По всей длине отрубленной руки проносится бело-голубое пламя, яркое, как хвост горящей кометы. Пальцы Пехти тают, словно комочки свечного воска. Костяшки остаются лежать в земле, словно какая-то странная белая флора. Кажется, меня сейчас снова стошнит.