Кроме того, Бланш казалась ему ужасающе медлительной и неловкой. Писала она очень долго, часто останавливалась и впадала в задумчивость. Если Жозеф в нетерпении торопил ее, она терялась еще больше, краснела, начинала делать ошибки, а в конце концов бросала начатое и на глазах у нее выступали слезы стыда и отчаяния… Кричать на нее и торопить было совершенно бесполезно, от этого Бланш теряла всякую способность к действию и впадала в совершенную неподвижность, из которой ее не могли вывести никакие приказы и угрозы.

Иногда брату Жозефу казалось, что она просто спит на ходу. Даже громкие окрики не вырывали Бланш из внезапной задумчивости. Она двигалась медленно, как призрак: роняла книги, разливала чернила, зацеплялась платьем за углы стола…

Несмотря на то, что девушка хорошо учила свои уроки, часто из нее было не вытянуть и слова. Жозефу приходилось допрашивать ее так же строго, как инквизитору, пытающему ведьму. Если Бланш и начинала говорить, то к концу фразы ее слабый голос звучал все тише и тише. Малейший звук или слово сразу же заставляли ее умолкнуть.

Порою Жозефа посещали сомнения: живое ли существо перед ним? Или чья-то колдовская сила на время вырвала ее из небытия, и она скоро снова раствориться в воздухе и исчезнет навеки…

Когда монах в нетерпении пытался помочь девушкам исправить их ошибки, они в страхе отдергивали руки, словно даже прикосновение к поганому язычнику казалось им несносным. Это злило его еще больше, а потом наполняло сердце смутной, давящей горечью…

Жозеф, вероятно, не задумывался о том, что сам он был далеко не идеальным учителем. Он обладал глубоким и оригинальным умом большого художника и очень сложного человека. За время жизни в монастыре он прочел много самых разных книг, от пафосных жизнеописаний великих святых до изящных и тонких творений мечтательных поэтов, которые очень любил романтичный отец Франсуа. Брат Жозеф был слишком нервным, впечатлительным и вдохновенным, чтобы увлечься сложными науками и теологией, зато у него был великолепный литературный вкус и капризный, невероятный, огромный художественный талант. Он любил все то, что волновало и поражало воображение, рождая странные, фантастические видения… Но, вместе с тем, ему была не чужда способность глубоко и долго размышлять над серьезными и сложными вопросами.

Но, обладая большим умом и весьма обширным для этих глухих мест образованием, брат Жозеф, тем не менее, мало чему мог научить двух жалких девчонок из старого замка…

Он имел знания, но не имел таланта втолковать их своим ученицам. Жозеф объяснял хорошо и ясно. Видя перед собой глупых юных девушек, он говорил простым, но образным языком, который мог бы быть им понятен. Но у него совершенно не хватало терпения на повторные объяснения. Он раздражался и ругал бедняжек за бестолковость, упрямство и медлительность. Он не выносил лишних вопросов и хотел, чтобы они все поняли с первого раза. Ведь это же было так просто и так понятно ему самому!

Он был строг и щедр на грубые приказы и наказания, но ни разу не похвалил своих учениц, принимая их небольшие успехи как должное.

Но ума, знаний и строгости оказывалось мало, чтобы обучение двух беззащитных, молодых девушек дало хорошие плоды. Для этого требовалось еще что-то, незримое, но очень-очень важное, чего у Жозефа не было…

Тем не менее, сеньор де Сюрмон был доволен его службой и хвалил монаха за то, что девушки стали куда спокойнее и послушнее.

Дни брата Жозефа в замке текли бы гораздо монотоннее и печальнее, если бы он не был так сильно поглощен изучением внешности Бланш. Хотя он скоро заметил в ней многое, что связывало ее с людьми, странное впечатление от первого взгляда на нее упорно не исчезало. Он видел маленькие трещины у нее на губах, легкую краску, которая временами едва проступала на щеках, видел, как ее светлые волосы, как и у других людей, намокали от пота. Да, она была создана из плоти, крови и грязи, как все люди на свете. И, вместе с тем, она, несомненно, имела нечто общее с загадочным и холодным миром духов, так прозрачны были ее пальцы и странны плывущие движения…