Отец остался в моей детской памяти фотоснимком, приколотым кнопкой в простенке между окнами: молодой военный в гимнастёрке с аккуратно подшитым подворотничком, треугольники в петлицах, значки «ГТО» на груди. Последнее его письмо, отправленное из-под Вязьмы (16-я армия не успела к новому месту дислокации), датировано октябрём сорок первого года, а «похоронка» – мартом 1945-го. Три с половиной года молчания. Мать продолжала ждать чудесного возвращения отца и замуж больше не вышла.

Родившихся с 1928 по 1945 год мальчиков и девочек сейчас именуют детьми войны. Действительно, нет людей более близких, чем мы, по крови и душевной привязанности к участникам войны – живым или мёртвым. Война, унёсшая или опалившая огнём отцов у моих сверстников и сверстниц, была нашим главным и бескомпромиссным воспитателем. Мы знали, что Родина – это не просто слово из учебника. Это наша страна, её могущество и красота, история и культура, язык и народ, герои и вожди. Это нечто реальное, очерченное границами, и в то же время отчасти мистическое, эмоционально ощущаемое, отражённое в словах, которые теперь принято называть пафосными, – родная земля, родимая сторонка, отчий дом.

По мере взросления приходило понимание того, что героическая ипостась войны не составляет её полной картины. Танкист Ольгерд Иванович Ермак, преподаватель военного дела (был такой предмет в программе старших классов), рассказывал, как после боя очищал гусеницы от комков человеческой плоти и земли. Я представил себе эту картину. «То могли быть и наши», – обожгла меня догадка.

По дороге с бабушкой на Украину в 1951 году я впервые увидел на перронах крупных станций инвалидов войны с медалями на пыльных пиджаках – слепых, безруких, безногих – на тележках с колёсиками-шарикоподшипниками и одноногих – на тяжёлых деревянных протезах. Хриплыми голосами они кричали под пиликанье гармони «Раскинулось море широко», «На сопках Манчжурии», «Огонёк». Пассажиры одаривали их деньгами, папиросами и домашними припасами.

За Ульяновкой, украинским селом, где жил бабушкин племянник, почти каждый день ухали взрывы – там обезвреживали бомбы, мины и снаряды, оставшиеся с войны. Жителям запрещали ходить по опасным местам, но мальчишки всё равно рыскали по левадам и балкам, подрывались и калечились.

Газеты и радио рассказывали, как силы мира и прогресса борются с поджигателями новойвойны, а свободолюбивые народы сражаются с колонизаторами и угнетателями. Журнал «Крокодил» печатал карикатуры: длинный Дядя Сэм с козлиной бородой размахивает атомной бомбой, жирный Черчилль сигарой поджигает бочку с порохом, американский солдат в тяжёлых ботинках поднимает на штык корейского ребёнка. В Корее воевали американцы, во Вьетнаме – французы.

У нас в кладовке хранился запас самого необходимого на случай войны с Америкой: ларь с пшеницей, сундук с мылом, солью, сахаром, стеариновыми свечами и спичками.

Таков был контекст взросления детей войны, или, если угодно, патриотическое воспитание поколения.

По окончании 4 класса я получил первую в жизни награду – «Похвальный лист» с овальными портретами Ленина и Сталина по углам. Ленин, в пиджаке и галстуке в горошек, и Сталин, в маршальском мундире, молчаливо подтверждали, что овладение знаниями – дело государственное, а не личное.

В основе школьного воспитательного процесса лежала коммунистическая идеология, а её человеческим олицетворением были два вождя. Однако в этой паре Ленин представлял собой фигуру почти легендарную, книжную. Он совершил великую революцию, но давно умер, а Сталин, его верный ученик и соратник, построил социализм, победил Гитлера и ведёт народ к коммунизму. Примерно такой была схема моего восприятия Сталина.