Мотл остановился возле огромного памятника из черного мрамора. С полированной поверхности самодовольно улыбался мужчина восточного вида. Изображение скопировали с фотографии с большой тщательностью, можно было различить складки кожи на двойном подбородке, волосы в расстегнутом вороте рубашки и узор на тяжелых перстнях.

– Тоже караим?

– Да нет, – усмехнулся Мотл. – Тут совсем другая история.

Прибежал ко мне мой учитель, «старый псих» Г.

– Пошли, скорее, – говорит, – поможешь ругаться.

Я еще не знал, что Г. занимался похоронными делами. Психометристов тогда хоронили на еврейском кладбище, вместе со всеми, это сейчас власти выделили отдельное. Кладбище есть, только хоронить почти некого.

Ну, да ладно, в общем, выскакиваем из дому, Г. ловит такси, и мы мчимся. По дороге выясняется, что заведующий еврейским кладбищем дал разрешение похоронить на нем цыганского барона. Г. просто трясло.

– Ладно, еще с евреями лежать, но с цыганами!

– А зачем барону понадобилось еврейское кладбище? – прерываю я рассказ Мотла. – Других разве мало?

– Христиане в его глазах язычники, поклоняются изображению, у евреев с этим все в порядке.

Короче, примчались мы на квартиру к заведующему, Г. ворвался к нему в дом, словно сотня разъяренных чекистов. Но после первых же трех фраз его накал исчез.

– Я жить, жить хочу, понимаешь, – со слезами на глазах объяснил заведующий. – Они пришли целой бандой, и пачку денег на стол. Я – ни в какую, не положено, говорю. Тогда один из них, вертлявый такой мальчишка, наглый, наглый подонок, через стол перегнулся, и нож прямо к горлу приставил.

– У тебя, – говорит, – дядя, два выхода. Либо деньги взять и жить красиво, либо вместе с нашим бароном лечь.

– Вот ты бы, что сделал на моем месте, а? Что бы ты сделал?

– Я бы никогда не оказался на твоем месте, – ответил Г.

Мотл похлопал рукой по мрамору.

– Вот так здесь очутился барон. А за бароном потянулись родственники барона, друзья барона, и вообще весь табор. Короче, тут теперь целое цыганское отделение. Если рядом хоронят еврея, я советую родственникам делать высокую ограду. Тогда получается вроде отдельного кладбища на одну могилу, а не общее с цыганами.

Мы свернули в боковую аллею. Постепенно удалился и заглох звук машин, несущихся по дороге перед кладбищем. В наступившей тишине прорезалось домашнее уханье голубей. Изредка простуженными голосами каркали вороны. С вершины ржавой сосны покрикивала горлица: «Будет ли так? Будет ли так?»

Земля жадно чмокала под ногами. В психометрических книгах написано, что человек обязан иногда приходить на кладбище и в больницу просто так, без всякого повода. Заботы и хлопоты жизни часто искажают масштабы, второстепенное начинает казаться главным, мелкие неурядицы быта представляются проблемами вселенского размера. Алчное чавканье кладбищенской земли сразу обнуляет шкалу.

– Мотл, – я давно собирался задать этот вопрос, но все поджидал удобного повода, – Мотл, расскажи, как готовят тело к захоронению.

– Интересно, да? – усмехнулся Мотл. – Хочешь знать свое будущее?

– Да, хочу, – признался я.

– В общем-то, процедура весьма тривиальна. Я совершаю ее, уже не чувствуя, чем занят. Привычка задушила страхи. Помнишь, написано: «рука, которая мало трудится, всего чувствительней».

– Нет, не помню. А где написано?

Мотл приподнял брови.

– Где написано… М-м-м… Э-э-э.… И я не помню. Ну, не важно.

По нашим правилам, женщины обмывают мужчин и женщин, а мужчины только мужчин. Живет на Пересыпи бабуля, еще из компании Г. Пока она тянет, есть кому женщин готовить, а потом – даже не знаю, что делать. Надо смену растить, но нынешние психометристки хороши только для разговоров. Вот, – он бросил на меня лукавый взгляд – сходить лекцию послушать, чай по твоему рецепту сготовить, это да, это – пожалуйста.