Однако же, когда исправник стал обсуждать с городским головой, где же можно разместить публичный дом таким образом, чтобы он никому не мешал, выяснилось, что он находится в самом подходящем месте. Поскольку, если перевести его в другую часть города, там тоже неизбежно возникнут подобные жалобы обывателей, «так как все остальные части города населены торговцами и более интеллигентной публикой». И вообще, резюмировал исправник, в Шлиссельбурге несколько лет назад уже закрывали дом терпимости, но потом его все равно открыли, поскольку уж лучше закрытое заведение, чем распространение уличной проституции.

Городской голова Шлиссельбурга Флоридов посвятил особую записку, в которой оправдывал существование в городе дома терпимости. «В Шлиссельбурге существует большая фабрика, лесопильные и пороховые заводы, пристани буксирных и пассажирских пароходов, большой проход и остановка разных судов, отчего бывает и большое скопление народа, особенно в летнее время. Вот в этих видах, по крайнему разумению моему, существующий в городе дом терпимости не должен быть закрытым. Означенный дом находится на канале императрицы Екатерины II в местности от центра города удаленной и потому самой удобной, а засим и переводить его в другую какую-либо местность я не нахожу возможным».

На том дело и закончилось. Что же касается жалобы обывателей, у которых уже не было больше сил терпеть рядом со своими жилищами безобразия и непотребства, то о них никому просто не было дела. Правда, помня об их беде, вице-губернатор Петербурга начертал резолюцию: «Учредить по сказанному заведению строгий надзор».

«Фривольные» открытки конца XIX – начала XX века

Увы, нам неизвестно, сколько лет просуществовало заведение мадам Петровой. Но прошло три года, и в августе 1886 года на стол петербургскому губернатору легло прошение жившей в селе Путилово Шлиссельбургского уезда жены запасного писаря Аксиньи Ивановны Силаваевой, в котором она просила дозволения открыть… публичный дом: «Честь имею покорно просить разрешить мне открыть в городе Шлиссельбурге дом терпимости согласно прилагаемом при сем свидетельстве Шлиссельбургской городской управы за № 1697». Правда, прошение писал, очевидно, либо муж Аксиньи, либо какой-то конторщик, поскольку в самом низу бумаги следовала подпись, сделанная корявым, дрожащим почерком малограмотного человека: «Ксения Силаева».

Каким же свидетельством прикрывалась жена запасного писаря, пожелавшая стать хозяйкой дома терпимости? Документ этот весьма любопытный. Вот он – перед вами.

«Выдано сие от Шлиссельбургской городской управы жене запасного писаря Аксинии Ивановой Силаевой в удостоверение того, что в открытии здесь в Шлиссельбурге дома терпимости, по народонаселению, признается необходимым, на основании того, что за отсутствием такового дома в последнее время тайная проституция развилась в сильной степени. Не далее как 29 минувшего июля сего года было собрано полицией для освидетельствования числом двадцать две проститутки, из которых шесть оказались зараженными сифилисом и оставлены на излечении в городской больнице». Подписал это «свидетельство» 2 августа 1886 года городской голова Шлиссельбурга.

Однако на этот раз «отцу города» не удалось разжалобить петербургские власти: петербургское губернское правление, взвесив все «за» и «против», решило все-таки отказать: «В открытии в Шлиссельбурге указанного заведения не представляется надобности». А потому прошение Аксиньи Силаевой оставили без последствий…

Одним из любимых увеселений времен «блистательного Санкт-Петербурга» начала ХХ века являлся, конечно, кинематограф. «Теперь в Петербурге почти на каждой улице можно встретить несколько театров-кинематографов, украшенных электрическими лампионами, с громкими, полными дурного вкуса названиями, – отмечал режиссер Всеволод Мейерхольд в черновом наброске своей статьи «Кинематограф и балаган», над которой он работал в 1912 году. – Подобное явление само по себе очень характерно как показатель настроения и вкуса современной публики».