Ваш Дон Зинзага».

«Ялта, 18 февраля 1901 г.

Дорогая Мария Павловна! 13-го февраля, во вторник, я выбыл из Аутки на пароход, но на набережной увидел чрезвычайное волнение моря и поэтому, дабы не докучать своей возней Евгении Яковлевне, отправился в гостиницу «Ялта», где живу и до сего времени. Во вторник же Варвара Константиновна[8] получила телеграмму из Одессы от Антона Павловича, что он едет. Значит, сложилось все чудесно, мы беспокоились только, что Антона Павловича будет качать.

В четверг ночью он приехал, а в пятницу утром позвонил мне в телефон и позвал к себе. Был у него и в пятницу, и в субботу, и сегодня – по целым дням; конечно, по его желанию, а не вследствие нахальства, присущего мне. Был он со мной очень ласков, а мне было очень приятно с ним. Он задержал меня здесь – этим и объясняется то, что я еще здесь. Но в Аутку не переезжаю, ибо я все-таки на отлете.

Антон Павлович имел сперва немного утомленный вид, но сегодня был хорош, дай ему Бог тысячу лет здоровья! Милая Евгения Яковлевна счастлива и здорова. Что Вы, милая Мафа?

Многое поручал мне Антон Павлович написать Вам, но потом решил написать сам. Ну, пока до свиданья, милая Амаранта.

Ваш Ив. Бунин.

Поклон Книпперчику… Впрочем, она в Петербурге?»

«Одесса, 3 марта 1901 г.

Дорогая Марья Павловна, пожалуйста, не сердитесь за молчание. Мне самому очень неприятно, что я так долго не писал Вам…

Уезжая из Ялты или, кажется, с парохода писал Вам, как мил и сравнительно здоров и весел был дорогой Антон Павлович. Теперь больше ничего не могу сказать. Писем от него не получал. Успех Художественного театра меня искренно радует…

Ваш Зинзага.

«Одесса (середина марта), 1901 г.

Милая и дорогая Амаранта, очень крепко целую Ваши ручки за ласку и приглашение, но не знаю, приеду ли в Ялту. Пора на покой, домой, а то что ж это – опять „вагоны, буфеты, отбивные котлеты“, коридорные… Работать, конечно, в Ялте нельзя будет… то есть очень мало шансов на это. И, главное, долго ли Вы пробудете в Ялте? Не скрою, ей-богу, страшно хочется видеть Вас, видеть Ялту, Антона Павловича… Потом плыть с Вами по морю и держать путь в Россию уже по нежной весне. Очень хорошо! Но… ей-богу, не знаю… Одним словом, подумаю.

Относительно Антона Павловича Вы напрасно беспокоитесь. Я ничего не скрыл от Вас и сказал „сравнительно“ просто потому, что ведь никогда же Антон Павлович не производит впечатления крепчайшего здоровья.

Олечку очень жалею[9]. Остальных нечего, вероятно, жалеть. Да и, в общем, ведь все-таки успех огромный.

Жду от Вас еще письма – как и что. А я подумаю. Только, пожалуйста, не думайте, милая, что у меня просто нет желания ехать[10].

Мальчик мой болен немного. Да и вообще много грустного[11]. Жену мельком как-то видел.

Ваш Ив. Бунин».

«Лукьяново, Тулье, губ., 28 апр. 1901 г.

Дорогая Амаранта, не припишите мое долгое молчание тому, что я не думал о Вас это время, – просто я жил в беспорядке. В Ялте Вы все что-то были не в духе, и, по правде сказать, мне жаль чего-то… эти полторы недели могли пройти лучше. Все же я опять с большой любовью вспоминаю Ялту и Вас, и Книпшиц, и „Антошу“, и все и вся[12].

Как здоровье Антона Павловича, и где он, и сколько он пробудет в Москве, если он уже в Москве. Я в родном гнезде чувствую себя недурно… Пишу много стихов – иногда хороших…

Ваш душой Ив. Бунин».

«Ефремово, 28 мая 1901 г.

Дорогая Амаранта, о которой я часто вспоминаю с большим удовольствием! Очень тружусь и потому долго не писал Вам. Вы мне прислали чудесное письмо – письма Вы пишете не хуже брата. Собираюсь в Москву и надеюсь увидеть там Олечку и Антона Павловича. Он мне писал, но письмо начал так: „Милый, душеспасительный Иван Алексеевич, господин Букишон!..“ За „душеспасительного “ я чуть не обиделся…