– То есть, непосредственно в бой вступать Вам не приходилось?

– Нет. Мы на фронт выезжали только для того, чтобы отремонтировать технику, в нашем непосредственном участии в боях не было необходимости, нас было слишком мало.

– Сколько всего человек насчитывала группа советских специалистов?

– Когда я прилетел, нас было около 45-55 человек. В нашу же группу входил корреспондент Владимир Дунаев[123], который потом долгое время работал в Штатах, он умер в начале девяностых. Больше из гражданских лиц с нами никого не было. Отдельно от нас жили гражданские летчики, которые перевозили раненых на легкомоторных самолетах. Мы с ними даже не общались, я с ними познакомился, только когда мы уже летели обратно в Союз, потому что вместе с нами обратно летели еще трое из этих летчиков.

– Как проходило обучение ангольских военнослужащих? Выработали через переводчика?

– Конечно. Переводчиком со мной работал, как я уже говорил, курсант Военного института Андрей Токарев. Мы с ним тогда очень сдружились. Много времени проводили вместе, он был фактически закреплен за связистами, и в основном работал с нами.

– В работе «специалист – переводчик» какие-нибудь сложности возникали?

– К Андрею у меня претензий не было (улыбается)] Он хорошо владел материалом, которому мы обучали ангольцев. Вообще, там были переводчики, которые учились в Военном институте по семь-восемь лет: никак не могли закончить, потому что постоянно болтались по командировкам. Я помню, там был даже один майор, который никак не мог окончить последний курс, постоянно находился в какой-нибудь горячей точке.

Очень много нам приходилось работать с кубинцами.

– Среди кубинцев было много тех, кто говорил по-русски?

– Да. По крайней мере, я работал с начальником связи кубинского полка, так у него жена, оставшаяся на Кубе, была ленинградка – он оканчивал в Ленинграде Военную академию связи. Мы с ним там достаточно хорошо сдружились. Когда я улетал, он даже обещал приехать проводить меня в Союз, но не приехал, не знаю, по какой причине. К сожалению, больше мы с ним так и не встретились.

У кубинцев была очень жесткая дисциплина, куда жестче, чем у нас. Например, когда этот Хуан приезжал ко мне, то мы могли с ним выпить хоть пива, только если он оставался у нас в миссии ночевать. А если бы он чуть выпивши вернулся к себе в гарнизон, то мог попасть под трибунал.

Среди ангольцев тоже попадалось достаточно офицеров, которые говорили по-русски. В основном это те, кто учился в Союзе в учебном центре Перевальное возле Симферополя – там готовили ребят из Африканского Национального конгресса, из освободительных движений Мозамбика, Анголы, в основном, из стран Африки. Они попадали ко мне, уже зная радиостанцию, зная нашу технику и хоть немного зная русский язык. Например, с командиром роты можно было общаться по-русски.

– Были ли в вашей группе проблемы с тропическими заболеваниями?

– «Малярийная палочка» практически у всех сидела. Я пил таблетки еще около трех месяцев после того, как вернулся в Советский Союз – делагил, кажется. Очень отрицательно они действуют на печень. Очень много таблеток нам давали там, в Луанде, и очень строго это контролировалось: нас собирали по четыре человека, давали каждому «горсть» таблеток, и за каждым следили, чтобы эту горсть выпил. Периодически там нас возили к кубинцам в госпиталь – на обследование. У некоторых все-таки начиналась малярия, начинало трясти.

– С президентом Анголы, Аугуштинъо Нето, приходилось встречаться?

– Приходилось. Трижды за руку здоровался (улыбается)] В первый раз – когда он проверял учебный центр, я ему показывал, как солдаты работают на радиостанции Р-118, как развертывают эти радиостанции, как передают знаки телеграфной азбуки, как связываются с южным фронтом, с Кабиндой – анклавом на территории Заира, где тоже шли достаточно активные боевые действия.