– Может, тогда я их отрежу?

Лицо шута расплылось в жуткой кривой усмешке.

– Попробуй. Ты забыл, что я любимый домашний ребёнок Императора. Давай же!

Сэ-тхи не моргая смотрел в белое лицо подростка. Нечто окатило его ледяным холодом, сковывая конечности. В сознание ударила волна чёрной пыли, но прошла сквозь чип киборга, не навредив ему.

– Так, ты скрытый смерд! – прошептал потрясенно мохван и медленно разжал пальцы, выпуская светлые волосы. – Но наказание ты всё равно должен понести. Иди за мной сам, если не хочешь, чтобы я понёс тебя за твою боевую войорскую косу, собачка х-игрока.

Привязанность Императора к этому странному созданию теперь понятна. Смерды, вскормленные мясом землян, преданны своим хозяевам до последней минуты своей жизни.

Шут вырвал свою косу из ослабевших пальцев золотистого волка, и быстро намотав на левую руку, покорно двинулся следом за ним, опустив глаза. Мальчика на корабле при Императоре все называют маленьким мохваном. Но в его отсутствии шепчутся, что он х-игрок или мутант. Так, что из этого, правда?

Огли вошёл в покои Императора и, обхватив себя руками, оглянулся по сторонам. Никого. Лехсан спит. Это к лучшему. Зная, что никто ничего не услышит, шут согнулся и дал выход своим эмоциям. Он рыдал до хрипоты и катался, пытаясь унять чужую боль, проникшую в него, пока Сэ-тхи на его глазах рвал несчастных рабов на куски. Их крики, не заглушались его криками, его боль не унимала их боль в нем. Сэ-тхи знал, что пытки рабов причиняют Огли невыносимые физические и душевные муки. Но в этот раз Аим, поселившийся в его теле, частично сумел справиться с этой всепоглощающей болью.

Огли не мохван. Запах крови жертв не вызвал в нём голода, кроме жгучего желания вцепиться в глотку Сэ-тхи. Он ничего не вызвал кроме страдания. Мальчик, прожив почти всю свою жизнь с мохванами, уже привык к приторному запаху мёртвых человеческих тел. Кровь воспринималась лишь как питательная среда для органима, и не более. А вот боль жертв проникала в него, словно живое существо, терзая его и оставляя на теле следы.

Рыдая в голос, Огли дрожащими пальцами начал сдирать с себя одежду. Он весь пятнился синяками и кровоточащими ранами погибших. Всё, что делал с людьми Сэ-тхи, отпечатывалось на теле и душе шута. Что-то влажное прикоснулось к спине. Это Арвох принёс мокрую ткань. Он всегда приходит после наказания и помогает шуту прийти в себя.

– Тише, малыш. Повернись, дай вытру лицо…

Огли сотрясала крупная дрожь, он задыхался от ужаса и страдания.

– Арвох, мне больно…

– Потерпи. Скоро это пройдет…

– Мне больно сейчас. Когда всё пройдет?

– Когда исчезнет цивилизация мохванов.

– Почему другие ничего не чувствуют?

– Потому что ты не человек. Ты сын Виктора – боевого, но гуманного гибрида.

– Откуда Сэ-тхи знает, как причинять мне мучения?

Арвох молча обтёр тело шута, завернул его в шкуры и, посадив к себе на колени, обнял, пытаясь согреть и успокоить.

– Сэ-тхи весьма наблюдателен. Это случилось, когда ты ещё не умел ходить. Одного вздорного раба рвали у трона Императора. Ты там был. Сэ-тхи видел твою реакцию. Тебе нужно научиться скрывать свои чувства. Любыми твоими чувствами, которые ты не скроешь, будут пользоваться враги. И друзья, скрывающие, что они тебе враги.

Арвох с внезапной тревогой вспомнил, как страдал Рохау при виде мучающихся людей от болей или ран. На теле доктора тоже нередко возникали странные повреждения, копирующие травмы других людей. Чужая боль сильно ослабляла доктора, лишая воли к жизни и прерывая течение его событийных рядов в Игре, чем нередко пользовался Лансе.