– Хэк! Хэк! – закончив петь, подогнал олешек. – Ва-ах, моржовая задница! – выругался, увидев вдруг за сопкой у леса чужую ярангу. Узнал сразу – оленные чаучи-чукчи. Не любили чукчи эвенков, а уж Иттымата вообще терпеть не могли. Вскинул Иттымат хорей – побыстрей объехать ярангу, да не тут-то было: выскочили из яранги сразу трое – видно, чужих оленей услыхали. Двое мальчишек, один повыше, широкоплечий, в богатой парке – настоящий богатырь. Кажется, встречал его Иттымат еще по весне на большом оленьем празднике.

Так и есть. Узнали и Иттымата. Дождались, когда подъехал ближе, поздоровались, однако в ярангу не пригласили – обида.

Ну, обида на малице не виснет.

Не показав вида, слез с нарт Иттымат.

– Все ль здоровы в стойбище? Приносят ли важенки оленят? Камлает ли еще старый Чеготтак?

Здоровы все в стойбище чаучей, и важенки оленят приносят, и Чеготтак камлает, спасибо за заботу. Только вот лучше уважаемому Иттымату к белым людям не ездить. Говорят, болезнь у них какая-то неведомая, видно, наслали духи. Так что лучше не ездить туда Иттымату, лучше не ездить.

Совет этот сопровождал коренастый – Иттымат вспомнил: Ыттыргыном его зовут – весьма красноречивыми жестами, расшифровывающимися однозначно: убирался бы ты, хитрый проныра, из этих мест подобру-поздорову.

– Да, позабыл я, – спохватился вдруг Иттымат. – Мне ж в гости надо, в стойбище на Чокырдахе-реке, свадьба там.

– Вот, вот. Езжай, – бесстрастно кивнули чаучи, а Ыттыргын победно ухмыльнулся.

Ухмыляйся, ухмыляйся, молодой дуралей, не родился еще в тундре человек хитрей Иттымата!

Повернул Иттымат упряжку, прыгнул в нарты да погнал назад:

– Хэк! Хэк!

По пути оглядывался незаметно – ага, так и есть, бежит за ним малец-чукча. Ну, беги, беги, коли ног не жалко. Два дня ехал назад Иттымат. Не торопясь особо ехал, останавливался часто, отдыхал. Два раза светало. Два дня бежал за ним чукча-чауча. Два дня бежал, на третий исчез – устал, наверное.

Хмыкнул Иттымат, надрезал пристяжному оленю вену, попил свежей кровушки да резко повернул вправо, к большой соленой воде. Затем объехал пару больших сопок – и суток не прошло – выбрался к Индигирке. Не с той стороны, где чукчей встретил, совсем с другой – знал, куда ехать. Поставил внизу, за сопкой, ярангу. Теперь – и за дело можно.

– Хэк! Хэк!

Ага – вот и прорубь. Вот и русичи – воду в бадейке тащат.

Стегнул Иттымат оленей, обогнав водоносов, с нарт спрыгнул, закланялся, улыбаясь:

– Здравы буди! Бог помочь.

Вздрогнули водоносы – бадейку на лед опустили.

– Смотри-ко, дядька Матоня, что за чудо такое?

– Ишь, лыбится, нехристь. Может, ножичком его? Тебе чего надо-то, паря?

Еще шире заулыбался Иттымат, глаза еще у2же стали. Замахал руками:

– Гости, гости.

– Гляди-ко, Олелька. Вроде в гости зовет.

– Гости, гости! – закивал Иттымат, призывно кивая на нарты.

– И вправду поехать, что ли?

– Что ты, дядька Матоня! – испуганно замахал руками Олелька Гнус. – Чай, сожрет еще, кто их, самоедов, знает?

Матоня усмехнулся. Частенько они вдвоем хаживали за водицей. Не потому, что так нравилось таскать тяжелую бадью – просто так вольней говорить было. Не зря таскал воду Матоня – согласно кивал Олелька в ответ на его разговоры. И правда, мол, не дело в дальние страны тащиться – деньги да шкуры, да рыбий зуб есть – чего еще надо? По весне б и домой. Только вот побаивался Олелька корабли поджигать – а ну, как попадешься? Куда потом бежать-то? В тундру? О том и Матоня думал. Да ничего пока не придумывалось.

А Иттымат между тем кланялся все ниже да приговаривал – гости, гости.

– Гости твои далеко ли?

– Нет, нет, совсем рядом. Вон за сопкой, в лесочке моя яранга.