На войне сражались бок о бок, проливая кровь, русские и татары, украинцы и казахи, белорусы и азербайджанцы, поэтому в книге отсутствуют сегодняшние политико-географические реалии, заставляющие ныне делить некогда единую литературу народов СССР на русскую и так называемую литературу ближнего Зарубежья. Пусть хоть писатели, которые когда-то творили единый литературный процесс, останутся во фронтовой истории рядом. Это не политический анархизм, а дань благодарности людям, делавшим большое – исторической важности! – дело.
А чтобы не ущемлять авторских самолюбий, очерки о писателях публикуются в алфавитном порядке.
Как было…
>(Михаил Алексеев)
У человеческой памяти долгая и цепкая жизнь. временами она, память, как бы дремлет, и тогда можно подумать, что прошлое забыто, стерлось навсегда, но достаточно какого-нибудь даже самого незначительного толчка, как все вдруг оживает и в твоем сердце и перед твоими глазами: картины минувшего встанут во всей их вещной непосредственности, в их изначальной неповторимости.
Михаил Алексеев
1
А было так.
До того, как оказаться на берегах Волги, младший лейтенант Михаил Алексеев, которому еще и в голову не приходило, что он станет летописцем Сталинградской битвы, уже успел, как говорится, понюхать пороху, на себе ощутить недобрые взгляды людей, которыми провожались отступающие войска, пролить чужую и собственную кровь. Встретивший войну летом 1941-го, прошедший через ташкентский госпиталь, в конце первого военного года он был направлен во вновь формируемую стрелковую дивизию и назначен политруком минометной роты 106-го (позже – 222-го) стрелкового полка.
В 1971 году на встрече с однополчанами М.Алексеев рассказал о своем фронтовом пути с родной частью: «В на-шу часть я попал не сразу. Пришлось сначала в полную меру испытать горечь отступления. С боями дошел до Путивля. Был ранен и эвакуирован сначала в Харьков, а потом в глубокий тыл – в Среднюю Азию, где тогда формировалась стрелковая часть, ставшая после сталинградских боев гвардейской… В бой вступил в июле 1942 года в районе хутора Генеральский – в донских степях на подступах к Сталинграду. Противник сосредоточил там превосходящие силы, прорвал нашу оборону, и мы двое суток вели бои в полном окружении. Скажу вам: нелегкое это дело. До войны к этому виду боя не готовились, не собирались попадать в окружение врага. А вот когда оказались в кольце, когда и справа, и слева, и с тыла – враг, испытали тяжелое чувство. Но, к чести и гордости нашей, ни один солдат не дрогнул, и это принесло успех. Стойко сдерживая напор врага, мы на третьи сутки разорвали вражескую цепь, а потом сами вместе с другими частями и дивизиями загнали гитлеровцев в знаменитый Сталинград-ский котел»[6].
Дивизия (29-я стрелковая), в которой предстояло воевать будущему писателю, формировалась в казахстанских степях, в Акмолинске и предназначалась для обороны Москвы на дальних подступах. Временно расквартированная под станцией Волово Тульской области, она неожиданно, как потом напишет Михаил Алексеев в романе «Мой Сталинград», «в одну июльскую ночь и в одно утро была погружена в эшелоны и с бешеной скоростью устремилась куда-то на юго-восток. Немного смущены мы были одной из последних сводок Совинформбюро, где с непостижимой для тех военных дней откровенностью была названа чудовищная цифра (помнится, в 70 тысяч) попавших в окружение и пропавших без вести наших бойцов. Зная о 12 тысячах, составляющих численность полнокровной дивизии, каждый из нас, погрузившихся в спешном порядке в эшелоны, делил те семьдесят тысяч на эти двенадцать и умолкал в угрюмом изумлении от этой жестокой арифметики. Умолкал, смутно догадываясь, что именно последним сводкам с Юго-Западного, а теперь уж, кажется, Юго-Восточного фронта дивизия (а оказалось, не одна дивизия, а целая вновь сформировавшаяся армия, которой суждено будет стать 64-й, напарницей 62-й, о которой теперь говорят с непременным эпитетом «легендарная») обязана тем, что ее в полсутки поставили на рельсы и помчали к безвестным пока что боевым рубежам.