Устал, наверно. Им здо́рово сейчас достается. Он ничего парень, только уж больно научился командовать. А так ничего, другие мальчишки хуже. Хулиганят. А он ничего. Тяжело ему, верно, работать. Вон, не отмылся даже как следует.

И дышит трудно. Устал. Рима села на свою постель, уронила голову. Трудно без отца. Может быть, еще напишет. У Лиды Бельской отец полтора года пропадал, а потом отыскался.

А вот мать уж никогда не вернется. Плохо, пусто, ох как худо без мамы! Сейчас бы спросила: «Ну, Римочка, что в кино показывали? Из какой жизни? Домой одна шла? Небось провожал кто. Ах, красавица ты моя!..» И она бы рассказала маме, что картина была из жизни летчиков, очень видова́я, а провожал ее до угла их улицы молодой военный моряк, юнга из-под Ленинграда, вежливый и ловкий… А сейчас и рассказать некому. Она сердито посмотрела на Капку.

Завалился спозаранок! Дождаться не мог. Ей вдруг сделалось очень грустно, одиноко и стало жалко себя. Она зарылась головой в подушку.

Нюшка открыла один глаз и сказала ей шепотом, тепло дыша в самое ухо:

– Рима, ты пришла! А я уже сплю.

А вожак затонских синегорцев, бригадир с Судоремонтного, спал, уткнувшись подбитым глазом в подушку, отбросив в сторону крепкую, плохо отмытую руку, где у локтя над самым сгибом темнел таинственный знак.

Утром, когда Капка уходил в Затон, он увидел, что Рима растапливает печь знакомой зажигалкой.

– Римка, опять!

– Чего ты?.. Это мне флотский подарил. Юнга. Эх, вот ребята так ребята! Сто очков вам! А вы им всякие записочки посылаете… Он мне показал. Уж мы с ним смеялись-смеялись! Я думала сперва, что девчонки какие-нибудь набиваются, а оказывается, ты. Еще бригадир. «Я… я»! А сам как маленький.

– Рим-ма, – сказал Капка так, как будто в имени сестры было по крайней мере пять «м», – Рим-м-ма, смот ри у меня! Я этому флотскому твоему ленточки пообрываю, так и знай!

Он схватил с шестка зажигалку и сунул ее в карман.

Пошел он сегодня в Затон не обычной дорогой, а сделал небольшой крюк, чтобы пройти мимо школы. Хотелось посмотреть на этих флотских. У школьного двора, несмотря на ранний час, уже толпились ребята. Припав к прозорам в ограде, они любовались диковинным зрелищем. На школьном дворе были уже устроены какие-то странные помосты с продольными углублениями. В них на маленьких не то тележках, не то салазках сидели юнги – друг другу в затылок. В руках у юнгов было по длинному веслу, положенному на высокие кочетки. Седой длинноусый моряк с нашивками и орденами ходил вдоль помоста и командовал, а юнги, занося назад вёсла, плавно и враз наклонялись вперед (причем тележки под ними скользили по рельсам), а потом резко откидывались спиной.

– Р-р-раз! – отсчитывал седоусый. – Навались! Ровно!

Палихин, загребной, не части́!.. Р-р-раз!.. Дружно! От банки не отдирайся, хвостом не плюхай, сядь плотненько! Р-р-раз!

И юнги гребли, гребли посуху.

– Ай моряки! – кричали сквозь ограду зеваки. – Этак к вечеру до Астрахани уедете.

– Эй, флотские, гляди на мель не сядьте!

– Далеко ли плывете? А, моряки?

Юнги мрачно косились на ограду, но продолжали дружно работать веслами.

Как ни был гостеприимно настроен Капка, все же он остался в душе доволен, что флотским немножко посбивали спеси.

Встретив у табельной Ходулю, Капка подошел к нему и молча вручил зажигалку. Ходуля был так ошарашен, что долго не знал, как ответить, и невпопад выпалил несколько лермонтовских строк, все сразу:

– О други, это… Коль не ошибся я… Блеснула шаш ка!

Раз, – и два… – Он, не веря своим глазам, разглядывал заколдованную зажигалку, снова вернувшуюся к нему. – Ах, флотский, флотский! Ну погоди!