(Тимофей Воронин).

«…Заставляли кланяться офицерам, я не кланялся, а они били. Били и за то, что не прямо смотришь на офицера. Били кулаком, палкой, пальцами тыкали в глаза…». (Яков Хомутов).

«…Заставляли кланяться офицерам, били за то, что неправильно поставишь ноги в строю, а то наступить на ноги и топчется, не назовешь господином – бьет. Редко нас не били». (Иван Давыдов).

Военнопленных подвергали также издевательствами за провинности – заставляли вычищать уборную голыми руками и предлагали пить из нее, запугивали демонстрацией штыковых приемов. Распространенным развлечением охраны «Хогоина» было истребление мух силами пленных:

«…И как днем ляжешь на пол, так берет к себе в контору жандарм, дает мухобойку бить мух, всех мух перебьешь и отпускает, и чтобы ему поклонился». (Петр Акимов).

«…меня заставляли убивать мух специально сделанной дощечкой, я плохо бил мух, а за это меня бил каждый день жандарм». (Борис Богачев).

«…иногда приходилось заставляли мух бить жандармам, иногда просмотришь муха его укусит, то он начинает бить…» (Егор Валов).

Кроме того, кэмпэи практиковали избиения в порядке развлечения: «…Захочется жандарму почесать кулаки, приходит в нашу комнату, берет одного или двух человек, уводит к себе и начинает издеваться, заставляет работать на него, а сам в это время хлещет, потом пинком выбросит на улицу…» (Дмитрий Бянкин).

В лагере имелось штрафное отделение для красноармейцев и младших командиров, куда помещались нарушители режима и лица, оказывавшие сопротивление режиму, отказывавшиеся давать показания на допросах и, демонстрирующие коммунистические убеждения. В штрафном отделении находилось до 12 военнопленных (в том числе Егор Валов, Иван Шерстнев, Дмитрий Бянкин). Режим содержания «штрафников» был более жестким, их чаще избивали, лишали пищи и воды, выводили на прогулку отдельно от остальных пленных: «…Не кланеешься им, то они по целым дням есть не давали, садили в одиночку, если пить захочешь, то водили в уборную, показывали штыком, пей, дескать» (Дмитрий Бянкин).

Для командного состава японцы практиковали содержание отказывающихся от сотрудничества пленных в одиночных камерах. Так были изолированы стойко державшиеся на допросах майор Владимир Стрекалов и лейтенант Павел Красночуб.

По крайней мере в одном случае пленного – лейтенанта Дмитрия Гусарова, первого летчика попавшего в плен в самом начале конфликта – отправили в Синьцзин (столицу Маньчжоу-Го), где его предположительно допрашивали в штабах 2-й авиадивизии и Квантунской армии.

Начиная с Хайлара, допрашивающие иногда пытались склонить пленных на свою сторону, «открыть им глаза». Как правило этим занимались белоэмигранты, так как японскую разведку пленные интересовали только как источник информации. Одну из таких попыток описал Ефим Кустов: «…Затем когда допрашивали и говорили, зачем дескать вы воюете, я ответил, что ваши нарушают границы, то он отвечает, что Советский Союз нападает… и еще говорили, что Япония незахватывает, а дескать устанавливает порядки». Красноармейца Кустова, однако, это не особенно убедило: «когда повезли нас на поезде, то я сразу увидел, как они устанавливают порядки, где бы то ни попал китаец, то они всюду преследуют и обыскивают его и еще я видел в вагоне, когда сел китаец в вагон, то жандармы сразу же давай его обыскивать».

«Просветительская работа» во время допросов была довольно примитивной: «…потом в Хайл аре вызвали меня на допрос, начали спрашивать что такое Маньчжурия, я говорю – не знаю, он солдату сказал чего-то, он принес палку и обратно спрашивает, что такое Маньчжурия я говорю не знаю, он меня палкой начал по голове бить, 4 раза ударил, но я ему ничего не сказал, он меня еще ногой ударил, ударил и выгнал меня, я пошел…»