Совсем не так оптимистично смотрело на этот вопрос само духовенство. На братском собрании в начале апреля 1904 г., помимо общей неразвитости паствы, отмечалась ее непросвещенность в делах веры: «Русский солдат – вообще дитя в деле веры и сильно нуждается в <…> попечительном надзоре и всестороннем руководстве. <…> Младенец в деле веры, русский солдат нуждается в систематическом воспитании религиозном. Он поступает на службу, не умея сознательно положить на себя крестное знамение, нередко в течение своей жизни не бывавши на исповеди, даже не бывавши в церкви!»147 Речь шла также и о равнодушии к вере: «…среди них возможны люди нерадивые о своем спасении, невнимательные к слову Божию, нечувствительные ни к каким убеждениям, беспечные и рассеянные, наконец, просто неспособные к самостоятельному анализу своего душевного состояния или не умеющие точно выразить и ясно формулировать свою мысль»148.

Отправление культа в армии было отнюдь не добровольным делом – на этом настаивали сами священнослужители.

На том же братском собрании о. Федор (Ласкеев) говорил о том, что «самая систематичность воспитательных приемов требует наряда как средства, при помощи которого все люди данной части подвергаются обновляющему духовно действию церкви. <…> В принятых в военной среде условных формах и общем тоне воинской жизни, основанной на командном приказе и проникнутой принципом повиновения без права выбора, предоставление нижним воинским чинам полной свободы в посещении церковных богослужений косвенно, но неотразимо <…> незаметным, но постоянным влиянием своего диссонанса со всем складом солдатской жизни приводило бы к совершенно нежелательному исходу. В глазах команды оно низводило бы посещение церкви в низший разряд безразличных по своему значению явлений, в число тех из них, где по их незначительности предоставляется полная свобода выбора самому солдату»149.

По сути дела, полковые священники не очень полагались на сознательность солдат, в основном надеясь на их подчинение военной дисциплине и перекладывая роль организатора коллективного отправления культа в армии на офицеров: «Для солдата безусловным авторитетом должен быть, да и есть, офицер. Он должен быть для солдата авторитетом во всех возможных случаях, а потому в круг обязанностей его должно непременным образом входить образование, поддержание и развитие религиозно-нравственных устоев в своих подчиненных под руководством священника»150.

Таким образом, ситуация сложилась несколько парадоксальная. К началу Русско-японской войны те, от кого так или иначе зависел моральный настрой армии, подошли с традиционным лозунгом «За веру, царя и Отечество», но военные сомневались в действенности «за царя и Отечество», а духовенство не надеялось на «за веру».

Однако в официальных выступлениях духовенство ни на минуту не позволяло себе вслух усомниться в религиозности армии. Большинство речей и проповедей, говорившихся по случаю отправления солдат на фронт, особенно упирало на задачи христолюбивого воинства в деле защиты веры, царя и Отечества.

Например, в «Вестнике военного духовенства», описывая прощание с солдатами, уходящими на фронт, о. Федор (Ласкеев) говорит: «Открылось для меня много удивительного, неожиданного, трогательного: и твердая вера в Бога, и упование на Промысел Его, и преданность воле Божией, и верность долгу и присяге, и осмысленная любовь к Отечеству, и нежная, трогательная любовь к семье, и все это правдиво, искренно, в непоколебимой силе, чистоте и высоте»