– Я свободен, – пели мы.

– Словно птица в небесах, – пели мы.

– Я свободен и забыл, что значит страх, – пели мы.

Замолчали. Лена приподнялась на локте, глянула на меня, отбросила одеяло. Сказала:

– Да не куксись ты так, – сказала она.

– Ну и что, что рукоятка от ракетки, – сказала она.

– У нас ведь не только растягивается, – сказала она.

– Но и сужается, – сказала она.

* * *

Конечно, испугаться нам все-таки пришлось. Пусть это было всего лишь раз.

Я как раз сидел в углу и читал Лене Светония – по ее словам, в античности это было круче даже, чем «Экспресс-газета», что-то вроде «Лайф-ньюс», – а она готовила нам есть, и я время от времени бросал взгляды на ее бедра. Они раздались, Лена стала более… округлой, что ли, женственной. Можно сказать, расцвела могильной розой. И чувствовала мои взгляды, отчего становилась все больше… раскрасневшейся. Если бы у нас было больше света, я бы видел красные пятна, которыми пошла ее шея и грудь. Ведь Лена оказалась очень легко возбудимой девушкой. Иногда мне казалось, что эксперимент – ну, с ракеткой, – был бы произведен независимо от планов ее папаши выдать дочь замуж за сына уважаемого человека. Но свет был не очень, да мы, если честно, и не мучились по этому поводу. Солнце я лет с 25 не переношу, загорать не могу, чувствую себя гусем в духовке. Лена говорит, что согласна.

Так что мы с ней загорали только по ночам, в лунном свете.

От этого у нас появился настоящий лунный загар.

От солнечного он отличается более… оливковым оттенком и переливами кожи.

Которая у Лены шла пятнами каждый раз, когда я останавливал взгляд на ее приятно потяжелевших бедрах… Правда, в тот раз меня от этого созерцания отвлек стук. Но совсем не такой, какой издавал гроб, в котором я нашел свое семейное счастье. Шум явно издавали лопата и кирка. Ничего удивительного для кладбища, но… все это было ночью. Причем шум раздавался прямо над нашим склепом.

Мы с Леной молча поглядели друг на друга.

Я метнулся к сундуку, и вытащил «Шмайсер», найденный под могилой Второй Мировой. Лена взяла себе шашку кого-то из героев Первой Мировой – имя стерлось и мы не смогли его разобрать. Так, во всеоружии, мы и встретили «черных археологов», как они себя называли. Хотя, конечно, речь шла об обычных мародерах.

Бессовестных грабителях могил.

* * *

Общий язык мы нашли, но, конечно, не сразу.

Только после того, как Лена отрубила голову предводителю.

Они не то, чтобы были очень уж крутыми. Напротив. Как и все кишиневские «сатанисты», гробокопатели, рокеры, футбольные фанаты… – короче, как и все в Кишиневе, – они оказались слабыми на передок задротами. Эти, вдобавок, еще и учились в какое-той ученой шараге (высшая антропо…. археоло… в общем, что-то «логическое в конце и «школа»), и, – как они пытались нас убедить, – пытались таким образом накопать себе раритетов на практику. Смех, да и только.

Выглядели они тошнотно. С большими серебряными перстнями, майками «Слэер», банданами, в черных джинсах и сапогах.

Которые моментально потемнели еще больше, когда они обоссались.

Ну, после того, как Лена отрубила голову старшему.

Получилось у нее не очень удачно, так что мне пришлось добивать. Не могу сказать, что получилось у меня легко, но делать было нечего. Труп мы позже снесли в заранее забронированную и пустующую могилу. На табличке было написано:

«Склеп Уважаемой Семьи Тэнасиу. Бронь».

Черный мрамор, сиреневые колокольчики из малахита, золотой крест, и румынский флаг из лазурита, песчаника и гранита… И на всем этом огромные буквы из серебра. «Упокой Господи душу рабов твоих». Еще ниже – «Румыны, переходите Прут!». Наконец, в самом низу – «Русский… словно чума, входит в твой дом незаметно, а потом опустошает его….».