– Посади вдоль дороги. Заезд где был, там и останется. Правильно? Появится у тебя аллея. Пусть будет липовая. Как у Пастернака.

– Этого твоего Пастернака хоть кто-нибудь знает?

– Нобелевский лауреат, как-никак.

– Я не силен в биологии. И сколько лип посадить?

– Пятьдесят, например.

– Почему пятьдесят?

– Годовщина основания КНР. А так число ровное, гладенькое. Можно по-разному обосновать.

– А ты голова. Только пятьдесят взрослых деревьев закупить – это еще один котлован, –удрученно выпятил губы приятель.

Физическим трудом Войцеха и путеводным светом Кубы за разговором накопали два полных ведра рассыпчатой земли вперемежку с хилыми корнями и пожухлой травой, которая вместо тушения только подзадорила бы занимающийся огонь. Куба (посреди ночи) отправился звонить насчет деревьев, и Войцех снова очутился на дежурном посту один. Пожевал сушек, чтобы заглушить голод. Хлебнул воды из термоса – чай уже не заварился бы, но согревающий эффект еще наличествовал.

Шатры, дороги, деревья. Всё это напомнило пиршество последнего персидского шаха. Войцех, разумеется, не был ни приглашенным, ни очевидцем, но запомнил кадры кинохроники, которые показывали на лекции об иранской революции (профессор упорно называл шаха плейбоем несмотря на то, что после каждого упоминания терял часть аудитории, переключившейся на фантазии о девушках с кроличьими хвостиками). И если в первом предложении у нас шах, а во втором – революция, то, очевидно, вечеринка была еще та. Плейбой создал оазис в пустыне (читай: пустил пыль в глаза) и оставил тысячелетнюю цивилизацию с многомиллионным долгом. Войцех это вспомнил в той связи, что траты, шатры, сады, падение династии… Мысль докончить не успел, поскольку провалился в сон на середине, казалось бы, стройных рассуждений.

Во сне он блуждал по пустыне. За песчаными вихрями, колотившими по лицу и вьюжно завывавшими в уши, окрестностей было не разглядеть. Это могло быть, что угодно, хоть и центральная площадь торгового города, но он твердо знал, что это именно пустыня. Он шел вперед согбенно, иногда падал на колени, чтобы не так опрокидывало ветром, и даже не думал отклониться в сторону или поискать укрытия. Он твердил, как прописную истину, что воды ему не найти, что буря будет длиться вечно, и единственное, что ему остается, – это пожелать больше песка. И он желал больше песка.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Всё хорошо, прекрасный пан директор

Войцех очнулся от резкого удара по ноге (спасибо, что не выбивания стула из-под спящего), совершенного кондовым ботинком Домбровского. Снабженец выжидательно смотрел сверху вниз, как родитель, который не привык изъясняться словами и изуверски воспитывает в отпрысках догадливость по косвенным признакам. Войцех не знал за собой никакой провинности: он всё время был на посту, и шатер благополучно пережил ночь. Домбровский велел ему убираться и не мешать вносу мебели для репетиции. Кто успел надавать ему утренних тумаков, что обхождение с пол-оборота разогналось до озлобленности?

Войцех не сопротивлялся и, прытко свернув спальник, удалился из репетиционной. Он надеялся еще пару часов доспать в штабе и до конца дня закончить с ящиками, но у входа столкнулся с Кубой, будто тот никуда и не уходил. Судя по количеству брошенных окурков, предрассветные танцы с бубном начались какое-то время назад. Без расспросов и уговоров приятель вручил ему, как законной жене, ключи от квартиры и отправил в душ. Войцеху тоже предстояло поучаствовать в спектакле (в сцене подношения даров), для чего дары требовалось передислоцировать в шатер. Смотр назначили на восемь, и у Войцеха оставался час с небольшим.