– Значить, так и порешим. Помощи оттудова не дождёшься, будем сами лечить, как и лечили. Сборы я ей успокаивающие и так даю, чай, не хуже твоих милорелаксантов. А вот поговорить попробуй. Ты, считай, самый близкий ей сейчас человек. Она тебя точно услышит. Давай, Лизавета. Не дави только, помни, девчушка мать потеряла недавно, а тут еще и это навалилось.

Лизавета закрыла глаза.

– Луша, Лушенька! – мысленно позвала она.

В темноте закрытых глаз было пусто, как в коридоре.

– Она ж ребенок. Ей страшно, наверное, в такой темноте.

Лиза представила, что достает из-за пазухи свой талисман – перо от Кеши. Пальцы почувствовали жесткий остов и гладкость самого пера. Как и в первом сне, перо начало потихоньку разгораться, сиять теплым ламповым светом. Лиза незаметно провалилась в сон во сне.

– Луша! – позвала еще раз Лизавета, оглядываясь. Она находилась в чем-то похожем на огромный темный погреб. Тяжелый потолок нависал над головой, а по стенам тянулись бесконечные полки с непонятным и не проявленным. – Девочка моя! Отзовись! Лушенька!

– Мама? – донесся детский шёпот откуда-то издалека.

– Да, моя хорошая. Выходи, моя девочка. Я за тобой пришла.

Лиза была готова представиться хоть мамой, хоть единорогом с отрядом гномьего спецназа. Атмосфера очередного кошмара навевала холодную, стылую жуть. Кошмар был не ее, но от этого легче не становилось.

– Я иду к тебе, моя сладкая, донечка моя, – вспомнила, как называл кузнец Лушу, – ты только отвечай, и я тебя вытащу. И пошла, аккуратно ставя босые ноги на холодный, неровный, осклизлый пол в ту сторону, где послышался детский голосок.

Перо горело ровно, ощутимо грея руку. Подняла повыше, чтобы видеть больше, чем на шаг перед собой.

– Мама, я тут! Я думала, что ты умерла.

Светлое пятнышко, скорчившееся на полу под нижней полкой. Маленькая, еще меньше, чем Лиза ее запомнила. Забилась в самый угол дрожащим комочком. Ручки, ножки скрючены, рубашка задралась. Вся какая-то синюшная, холодная, закостеневшая. Просто жуть кошмарная. Лизу аж затрясло. Кинулась, выхватила перепуганного детеныша из этой могилы адской. К груди прижала, перо теплое к спинке приложила. Укутала бы собой, да сама была в какой-то ночнушке. Только собственным теплом делиться оставалось.

– Родненька моя, крошка. Ну все. Мама тут рядом. Все будет хорошо.

Откуда в ни разу не рожавшей Лизавете были эти слова? Инстинкты, память старше человеческой жизни. За эту дрожащую в руках кроху она готова была разнести этот гребанный подвал к едреной фене. Такая ярость поднималась откуда-то снизу, что прямо трясло. Губы говорили тихие успокаивающие слова, а внутри расходилась волна ядерного взрыва.

– Убью! – непонятно кого или что, но остановить ее горящей избой или боевым носорогом было сейчас нельзя. – Все, кончилась ваша тихая Елизаветочка. Прячьтесь по углам. Я тут сейчас устрою Армагеддон, и буду в нем орудием возмездия.

– Давай отсюда выбираться, моя хорошая.

Нести ребенка было неудобно, но вырвать ее из рук, можно было, только убив Лизу.

– Я тебя унесу отсюда, и мы будем с тобой жить в светлом доме, самовар топить, чаю горячего напьемся.

– С пряниками?

– Конечно, родненькая, с пряниками обязательно, – приговаривала Лиза, оглядываясь, куда приложить свою новую разрушающую энергию, чтоб выбраться. Полки что ли начать ломать или сразу потолок. В крови бурлила такая ярость, что говорить приходилось через зубы, они просто не разжимались.

– Пошли, пошли – выход поищем и домой пойдем.

– Там выход, только там еще страшней, а я спряталась, – Луша ручкой показала, откуда Лизавета появилась. Ну, конечно, как зашла, так и выходить будем.