Вот подняла голову, увидела вирманина и улыбнулась. Не призывно. Просто – как другу. И Джерисон незаметно даже для себя, перевел дух. Все же неуверенность оставалась.

Одно дело – домашняя курица, та точно не улетит. Другое – экзотическая птица из дальних стран. Как ни подрезай крылья, не удержишь. И…

Сложно у них пока было.

Лилиан не клялась в любви, не вешалась супругу на шею, не демонстрировала своей слабости и беспомощности – и решительно выпадала из круга привычных Джерисону дам. Те всячески намекали, что не смогут жить без дорогого графа. А его родная супруга…

Эта и без десятка графов проживет, Джес и не сомневался.

Непривычное ощущение, когда к тебе приглядываются. Опасаются, размышляют, стоишь ли ты доверия… ничего! Лошадей он тоже приручал, и жену приручит! Рано или поздно!

– Эрик, мне сегодня надо съездить в Тараль.

– Сейчас, позавтракаю, ваше сиятельство, и сразу в путь.

Вирманин тоже предпочел мясо и налег на колбаски. Потом отломил ломоть хлеба, окунул его в мед…

Лилиан смотрела на это смеющимися глазами. Есть что-то умилительное в мужчине под два метра ростом, жутко брутальном, в шрамах и с могучими мышцами, который слизывает с пальца мед и чуть ли не мурчит от удовольствия.

Сладкоежка!

Джерисон почувствовал укол ревности, но тут же запинал ее поглубже. И демонстративно поцеловал жену – на этот раз в шейку.

– Дорогая, удачного дня.

– И вам того же, господин граф.

Улыбка, прощальный взмах рукой, и вот уже здоровущая черная зверюга уносит Джерисона и удобно устроившуюся перед ним Мири во дворец, а Ляля бежит рядом с конем.

На душе у Джерисона было подозрительно хорошо и спокойно. Видимо, ненадолго…

Предчувствия графа не обманули.

И Эдоард, и Рик ждали его в кабинете.

– Приветствую, – помахал рукой благородный граф, улыбаясь во все зубы.

– И тебе привет, племянничек.

Рик тоже улыбнулся, но как-то вяло. Джерисон поднял брови.

– Я в чем-то виноват, дядя Эд?

– Не ты, – вздохнул Эдоард. – Не ты. Но… ознакомься, что ли?

Брошенное Риком письмо Джес поймал на лету, развернул и вчитался.

Выругался. Подумал – и еще добавил.

– Дядя Эд, ну это уж… Твою ж…

– Язык придержи? О короле говоришь, – цыкнул дядюшка. Вышло неубедительно.

И было, было отчего злиться и ругаться благородному графу. Письмо было от Гардвейга.

Его величество выражал свои дружеские чувства к Ативерне, всячески раскланивался, сообщал, что принцесса Мария в любой момент готова выехать в Ативерну, но… не лучше ли, если за ней приедет жених? Или его представитель?

Чтобы исключить любые случайности и ассоциации у кого не надо?

Гардвейг, конечно, готов на любые жертвы, и дочь лично в карету запихнет, но… не хотелось бы терять лицо. И если любезнейший брат пойдет ему навстречу, то его величество король Уэльстера будет весьма признателен и очень обязан.

Брат во Ативерне был откровенно недоволен. Но!

О, это страшное слово всего из двух букв.

«Но!»

И меняются планы, и рушатся горы, и поворачивают свое течение реки. Очень могущественное заклинание, куда там бедолажным шильдам.

– Дядя?

– Ричарда я отпустить не могу, – честно признался Эдоард. – Сам дороги не выдержу. Еще кандидатуры есть?

– Дядя!

Джес возмущался, но не всерьез. Все взрослые люди, все всё понимают, чего уж там. Политика – дело такое, ритуальное. Нравится вам, не нравится, но любое движение каждого политика обставляется бесконечным множеством условностей.

Кто как поклонился, как посмотрел, даже как о погоде побеседовал. Надо учитывать все интересы, надо уметь кланяться во все стороны, но при этом следить, чтобы не прогнуться слишком низко…

Искусство?

Да, и это – тоже.