После часа беготни мы наконец-то покидаем рехаб. На компьютерной томографии маму стошнило, и она вырвала контрастное вещество на себя и вокруг. Благо, у меня было с собой много вещей, и я смогла ее переодеть.

Следующим номером была остановка в клинике памяти. Мы приехали даже немного заранее. Мама не может даже выбраться из машины самостоятельно. Вытаскивать ее оттуда и пересаживать на каталку очень сложно. А в этой клинике, как оказалось, и нет кресла-каталки. Нет даже лифта или съезда для кресел. Надо было им сообщать заранее, что будет такой пациент. Возможно, этот визит будет сорван, но я заранее не знала, что она не сможет ходить. После переговоров обещают принять нас в каком-то другом месте. Еще час беготни – и мы оказываемся в комнате, где будут проводить тесты. На полдороге мама отключается и съезжает со стула. И тут дело уже не в деменции. Собственно, я не знаю, в чем дело. Неимоверными усилиями гружу ее в машину, и мы едем домой.

Когда я затащила ее в дома, меня силы стали покидать, а у нее прибавляться! Она наконец-то будет есть настоящую еду! Потребовала жареной картошки, которую с удовольствием съела, и в приподнятом настроении собралась в душ. Я запретила это делать, потому как не была уверена, сможет ли она стоять на ногах. Но она бодро залезла в ванную, несмотря на мои возражения, пока я вертелась на кухне. Я слышу призывы о помощи. Мама упала в ванной, спасибо, мягко, на воду, и не может сама подняться. А я не могу ее поднять – она мокрая и скользкая. На улице зима, и вода в ванне быстро остывает.

Я в отчаянии и не знаю, кого просить о помощи. Выхожу на улицу и иду к соседям. На нашей улице только в одном доме живут люди моего возраста, а в остальных домах – старики. Захожу к ним и прошу помочь мне достать маму из ванной. Mэтт соглашается, хотя у него тоже подорвана спина и он много не обещает. Но он оказался очень умелым помощником и таки вытащил маму из ванной. Так что мне не пришлось вызывать дорогущую скорую помощь. Ругать маму бесполезно. Она после такого приключения уже в отключке. Я не могу ни работать, ни оставить ее дома одну. Даже со мной она всё равно бог весть что творит. Ну да ладно, утро вечера мудренее.

Утром звоню лечащим врачам. Так как окончательного диагноза у нее всё еще нет, они предлагают снова ехать в приемный покой. Наверное, да, нужно ехать и требовать, чтобы ее опять положили в больницу и выяснили, что с ней такое, или, по крайней мере, ухаживали за ней там.

Мы заехали посмотреть на новенькое здание новой «маминой» квартиры по дороге в больницу. Я с печалью понимаю, что не смогу ее туда сейчас поселить, так как она несамостоятельная, а ответ надо давать сейчас же. Я должна отправить в больницу что?.

Мы попадаем в приемный покой после обеда. Часов через пять до нас доходит очередь. Мнения врачей расходятся, ведь слабость – не диагноз. Они не видят ничего экстренного в ней и говорят, что мне нужно сдать ее в дом престарелых, там будут за ней смотреть. Однако мамина страховка не оплачивает такой уход. Спрашиваю, могут ли они за пятьсот долларов забрать ее на неделю, но и на это ответили, что мест нет и неизвестно, когда будут. К полночи наконец-то согласились оставить ее в больнице, и я, изможденная, еду домой. Это была пятница, в которую я собиралась ехать на певческое сборище в Вермонт. Мои друзья держали еду мне до последнего. Но не судьба! Тешит одно: в эту ночь дурдом отменяется.

Когда я забирала маму из рехаба, мы заехали в отдел больничных карт и потребовали копию, и шестьдесят пять страниц медзаписей отправились факсом к врачу из Лехи клиники это название?.